напрасно. Ни про Островского, ни про Варламова, вероятно, не

следовало бъг так. Но все остальное очень верно.

Сорок ролей сыграл в двадцати девяти пьесах Островского.

И это в условиях, когда театральное начальство не больно бла¬

говолило к ним.

Артист Я. О. Малютин, который еще совсем молодым играл

с Варламовым в последний год его жизни, особо отмечает (в книге

«Актеры моего поколения»):

«Островский был вечной и, кажется, так и не утоленной жаж¬

дой Варламова, чем-то вошедшим раз и навсегда в его душу

и сознание».

Театральный критик Э. Старк уверенно заявляет:

«Островский и Варламов были точно созданы друг для друга».

Художник А. Я. Головин, который хорошо знал Варламова

и высоко ценил его искусство:

«Варламов более, чем кто-либо из артистов его эпохи, был

связан с театром Островского, являлся одним из самых лучших

исполнителей пьес этого драматурга».

Наконец, сам Варламов:

—       Ничего бы я так не желал, как основание в Петербурге

театра имени Островского. Театр так и должен называться:

«театром Островского». И на фронтоне пусть красуется бюст

Островского. Буду просить, чтобы меня первого приняли в этот

театр.

В дни тридцатипятилетнего юбилея сценической деятельности

Варламова чаще всего называли «актером Островского». В ад¬

ресах, речах, статьях. А талантливый, остроумный и находчивый

газетный фельетонист Влас Дорошевич написал статью в виде

юбилейной речи, произнесенной воображаемым юристом, присяж¬

ным поверенным, который приветствует «нашего коллегу Кон¬

стантина Александровича Варламова» от имени своего цеха.

Эта речь — похвальное слово «дорогому коллеге», который

провел многочисленные судебные процессы, разбирая дела обви¬

няемых — Силы Ерофеича Грознова, Ермила Зотовича АхоЙа,

Максима Федотовича Русакова — героев Островского.

—       Если бы была на свете справедливость, среди венков и куб¬

ков вам бы должны были преподнести заслуженный вами сереб¬

ряный значок присяжного поверенного!

И речь эта кончалась так:

—       Говоря о разных ваших подзащитных, я все время говорил,

в сущности, о вашем одном, вечном, бессмертном клиенте — Алек¬

сандре Николаевиче Островском. Против него много обвинений:

и устарел, и отсталый, и быта такого нет. И быт совсем не ну¬

жен... Вы блестяще его защищаете, вашего великого клиента.

Вы отыскали в нем такие перлы правды, что ваша защита всегда

вызывает громы аплодисментов. Благодарностью почтим память

великого русского писателя!

Вот и выходит, что А. Н. Островский ближе всего был к исти¬

не, когда писал о Варламове в 1884 году:

«... я его мало знаю».

Еще не знал. И не успел узнать.

В ветхом старике Грознове он играл прежде всего его задор¬

ную молодцеватость, бравую армейскую выправку служивого.

И чем больше тужился, тянулся, тем виднее, до чего же стар

кавалер. Великолепная находка!

Через много лет, во времена репетиций «Мертвых душ»

в Московском Художественном, К. С. Станиславский советовал

актеру найти всю меру скупости Плюшкина в самом большом

проявлении его щедрости: от всей души угощает Чичикова давно

засохшим, не иначе как прошлогодней выпечки, куличом... Потом

такое выразительное и доходчивое доказательство от противного

стало общедоступным и распространенным актерским приемом.

А Варламову никто и не мог подсказать этого. Сам дошел!

—       Я что ж? Я еще хоть куда... еще молодец!

И бил себя в грудь кулаком. Звякали медали, навешенные на

мундир. А сам заходился от кашля: старческая грудь уже не

выносит молодецких выходок.

Разгневанный непочтительностью заносчивого Мухоярова, бу¬

шевал, топал ногами, кричал:

—       Подайте его сюда! Смеяться над Грозновым?.. Вот я ему

задам!

Колотил клюкою по столу, по подушкам на диване.

—       Где он тут? Давайте его сюда! Давайте его сюда! Давайте

его сюда!

И с этими словами валился на диван и, все еще бормоча, за¬

сыпал.

И в доме Барабошевых:

—       Меня-то не пустить, Грознова-то? Да кто ж меня удержит?

Я Браилов брал, на батареи ходил.

И-и-и делай! Штыком вперед выпад: коли! Прикладом назад:

бей! Качался от чрезмерного усердия, едва удерживался на ногах,

но все-таки принимал стойку смирно!

Удаль, не по годам геройская, выходила препотешная и с го¬

ловою выдавала дряхлость Грознова. Но на такой резкой проти¬

воположности строился не только внешний рисунок образа. Все

понятие Силы Ерофеича, вся его житейская мудрость на неви¬

данной замеси плутовства и ребячьей кротости, лукавства и дури,

коварства и простоты, но той самой простоты, что хуже всякого

воровства.

Г р о з н о в. Денег много, а не дам.

3 ы б к и н а. Денег-то?

Г р о з н о в. Жалко.

3 ы б к и н а. Денег-то?

Г р о з н о в. Нет, вас.

Зыбкина. Как же это?

Г р о з н о в. Я проценты очень большие беру.

Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий?

Г р о з н о в. Привычка такая.

Вот так: привычка такая. Не жадность, не корыстолюбие,

а только привычка: так заведено, так положено. Варламов говорил

об этом, наивно улыбаясь, сожалея, что не может иначе, рад бы...

Но он — человек верный правилам, и не его вина, коль правила

плохи. И когда Грознов рассказывал о том, как «тиранил» любив¬

шую его молоденькую Мавру, грозился опозорить, — все та же

доверительная откровенность:

—       И денег-то мне тычет... и перстни-то снимает с рук, отдает:

я все это беру.

Этак весело, со смешком да с похвальбой. И еще раз — гордо,

с достоинством:

—       А я все беру.

И еще — с горечью и, пожалуй, стыдясь:

—       А я все беру.

И — устало, уже безразлично:

—       А я всё беру...

Варламов не преувеличивал темную силу в Грознове. Да нет,

он прозрачен что стеклышко. Весь на ладони, со всей своей не¬

замысловатой хитростью. Безоружен, возьми его голыми руками,

сам поддается.

—       В шею бы мне тогда, а она всурьез... Так вот каков Грознов!

И говорил это, не хвалясь, не подбоченясь. Не то чтоб уж

таков Грознов, а жизнь такова. Не сплошай, ешь того, кто слабее

тебя. Это можно, это — в земных порядках.

Твердо и уверенно, как поучения из священного писания,

изрекал Варламов премудрости, усвоенные Грозновым в долгой

его жизни:

—       Платить тяжело, занимать гораздо легче.

Возвращать долг купцу? Не надо.

—       Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.

—       Руки по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.

Отсебятины, которые Варламов вставлял в роль, в том же духе:

—       Сладким будешь — расклюют, кислым будешь — расплюют.

—       Однй разводят костры, а другие греются у тех костров.

Вот и смекай, кому лучше-то.

—       В чужом доме еда всегда вкусна.

Так образ лепился из смеси откровенной моралистики и со¬

кровенного бесстыдства.

По Варламову, все худое, что есть в Грознове, имеет только

один источник:       искаженные, исковерканные представления

о жизни, о добре и зле, о правде и кривде. Все дурное в нем —

чужое, наносное. Однако оно, наносное, затвердело коростою. Это

становилось как-то очень зримо, картинно, когда Грознов снимал

мундир, чтоб вздремнуть. Под казенным унтерским мундиром

оказывалась пестрая стариковская лоскутная телогрейка, ка¬

кая-то жалкая, беспомощная,— знамение его неустроенной

жизни.

Говорят, в конце концов ничто так не похоже на хорошо