сыщал полые роли?

«Все можно объяснить только той тонкой наблюдательностью,

которой несомненно обладал Варламов. Он, очевидно, бессозна¬

тельно, как губка, впитывал в себя все потребное для его сцени¬

ческого творчества из окружающей его жизни. Его уши ловили

говор мужика и барина, дьячка и профессора. И все это он вир¬

туозно передавал своими удивительно богатыми интонациями,

красивым, сочным голосом». Так пишет режиссер Е. П. Карпов.

«Коль скоро Варламов имел дело с материалом, который да¬

вал хотя бы какой-нибудь повод... он становился художником пол¬

ной жизненной правды, глубины и типичности. Варламов хорошо

знал людей, чуял характеры, эпоху, среду и каждому дей¬

ствующему лицу придавал типические черты, достигая типично¬

сти чуть заметными штрихами, не стараясь, за исключением

грима и костюма, изменять самого себя, ничуть не меняя даже

свою оригинальную, только ему присущую манеру говорить». Так

пишет артист Ю. М. Юрьев.

«Варламова можно было уговорить играть черт знает какую

роль, убедив его, что нынче авторы не пишут первых ролей для

комиков, а он комик, и притом исключительный комик. «Что же

делать?» — думал Варламов и играл черт знает что...

Но живая сила его таланта брала свое, и по мере того, как он

выгрывался в роли, он облекал их в чудесный наряд правды и

искренности». Так пишет критик А. Р. Кугель.

Варламов взял себе за правило самодельное изречение:

—       Если роль тебе не удалась, не говори, что так было у ав¬

тора.

Й не шутки ради, вполне серьезно утверждал:

—       Играть можно все! Дайте-ка сюда поваренную книгу. Про¬

читаю вам способ приготовления кулебяки с рисом и мясом или

куриной печенки в винном отваре... Хотите, прочту, как ученый

муж, профессор, — этакой лекцией, словно не о еде речь, а об

отвлеченно научном. Или, смакуя, как католический монах, —

обжора и чревоугодник. Или, наоборот, — больной желудком

брюзга: фу, мол, гадость, чего только люди не едят... А то давай¬

те отрывной календарь прочитаю вам или теткин сонник. Что,

если петух приснится на мосту, и что — господин полицмейстер в

чалме и с кривым ятаганом в руке? Играть можно все, была бы

охота!

А охота была пуще неволи. И играл он все, что предлагали.

Разорившегося кутилу? Давай его! Богатого вдовца, за которым

гоняются родители девиц-перестарок? Пожалуйста! Боярина в

скверно написанной псевдоисторической драме?..

«Сижу я как-то на генеральной репетиции «боярской пьесы»

рядом с М. Г. Савиной. Репетиция идет гладко. Актеры играют,

что называется, с подъемом. Выходит на сцену Варламов в роли

глуповатого полупьяного боярина. И вдруг я ясно почувствовал,

что все актеры на сцене хорошо «представляют», а боярин Вар¬

ламов пришел прямо из опочивальни хором шестнадцатого века

и живет, говорит, двигается, пьет квас, кричит, как делали это

исконные русские бояре.

—       Костька не актер, а какая-то райская птица... — прогово¬

рила моя соседка артистка.

И в ее голосе, вместе с восхищением, послышалась нотка до¬

садного раздражения».

Евтихий Карпов даже и не помнит — что это была за «бояр¬

ская пьеса», чья? Хотя сам ее ставил... А вот Варламова в роли

полупьяного боярина шестнадцатого века — запомнил! И Савина,

судя по ее восклицанию, ясно поняла, что роль-то сделана из ни¬

чего.

В первый бенефис Савиной была поставлена пьеса В. Кры¬

лова «Гордиев узел». Варламов играл в ней восьмидесятилетнего

генерала. На ужине в честь актрисы Варламов оказался соседом

по столу некоего старого генерала, сверстника того, которого

играл в спектакле. Видя, что сосед не узнает его, спросил: по¬

нравился ли артист Варламов? И тот ответил:

—       Э, батенька, вы бы посмотрели Варламова лет тридцать

назад. Вот тогда это был артист в цвете лет. А теперь это —

старая развалина... Пора в богадельню!

А Варламову не было тогда и тридцати лет.

(Случай этот рассказан неким «Театральным старожилом»

на страницах журнала «Театр и искусство», 1900, № 52.)

Но приди тот генерал в театр на другой день, увидел бы Вар¬

ламова в роли гимназиста Павлина Ведеркина в комедии того

же Крылова «Чудовище». Уж совсем пустяковая, окончательно

дрянная пьеска. Могла быть поставлена только потому, что в ней

есть роль для Савиной — девушки-сорванца, шаловливой рез¬

вушки, которая прикидывается томно влюбленной. Такие роли

Савиной давались нипочем.

И предмет любви этой помещичьей дочери — сын управляю¬

щего имением Павлин Ведеркин, трус, тупица, обжора и соня.

Героиня комедии называет «чудовищем» молодого и очень благо¬

пристойного человека, который домогается ее любви. Нетрудно

догадаться: дело кончается тем, что Варенька отдает руку и

сердце этому «чудовищу».

А такой строгий и серьезный театральный критик, как

А. Р. Кугель, вспоминая об этом спектакле, называет «чудови¬

щем» Варламова. Разве кто-нибудь другой мог бы сыграть эту

ничтожную роль гимназиста? Но — «...какие законы писаны для

чудовища? Чудовищу можно! Чудовищу все разрешается!.. Вар¬

ламов так и остался великолепным чудовищем нашей сцены,

чудовищем таланта, оригинальности, своеобразия. Чудовище, та-

лантище, актерище»...

Бывало, спросят у него:

—       Что же ты взял эту роль, Костя? В ней играть-то совсем

нечего.

—       Э, нет, милый, — отвечает Варламов, — полых людей нет

на свете. Раз у роли есть имя и фамилия, два поступка и шест¬

надцать слов, — это уже человек, а не садовая скамейка. Остает¬

ся только опознать его.

Опознать человека! Ничего себе задача при многих неизвест¬

ных!

Иные авторы, понимая, что та или другая роль написана слабо,

просили, чтобы играл ее Варламов. И он играл, говоря:

—       Если хорошо нажать, можно и из камня вино получить.

—       Душу вложишь, все сможешь!

Точно заметил Е. П. Карпов в статье о Варламове:

«Чувствовалось, что он искренне верит во все, что проде¬

лывает по воле автора на сцене, переживает непосредственно,

без размышлений и сомнений. Эта наивная вера творчества пере¬

давалась зрителям. Запечатлевались навсегда в памяти созданные

им типы, как бы малы и незначительны ни были они сами по се¬

бе. Варламов имел дар одухотворять и спрыскивать живой водой

своего таланта деревянные и кукольные фигуры, написанные по¬

средственными авторами».

Одухотворение «деревянных фигур» никак не редкость в

творческой работе Варламова. И в годы молодые, и позже, когда

стал знаменитым артистом. Пусть не покажется странным,

что роли подобного разряда прославляли его имя ничуть не

меньше, чем поистине достойные славы. Так уж выходило у Вар¬

ламова.

В Малом театре не без успеха шла пьеса Модеста Чайков¬

ского «Борцы». Главную роль в ней играл очень талантливый и

широкоизвестный артист Александр Иванович Сумбатов-Южин.

Играл весьма серьезно: оголтелого, бессовестного дельца, кото¬