Ведь немало было их, образованных и неумелых русских ин¬

теллигентов, которые хотели бы пробиться в промышленные

тузы, но расшибались в кровь, наткнувшись на могучий кулак

хваткого дельца. Или сникали, обманувшись в своих прекрасно¬

душных представлениях о «меньшом брате —- добром и покорном

простом народе», который оказывался враждебен просвещенным

господам, что будто бы пекутся о нем, о народе, но оторваны от

него, не знают его.

Пройдут годы, и Максим Горький лучше, чем Немирович-

Данченко или Варламов, увидит этот новый тип интеллигента

в русской жизни, например Захара Бардина («Враги»)... Но

императорскому театру с его казенным управлением так и не

было дозволено знавать драматургию Горького. И пока что Вар¬

ламов «сочиняет» своего Столбцова, опираясь на пьесу Немиро¬

вича-Данченко и не очень считаясь с ее текстом. Вдохновенно

заливается многоречивой болтовней о «всеобщей пользе», пере¬

бивая собеседников, любуясь хорошо поставленным голосом

Столбцова, красуясь его «передовыми взглядами».

—       О-о-о, это в наших силах!

—       Э-э-э, вы послушайте меня!

—       А-а-а, вы не верите в прогресс?

—       У-у-у, я горы сверну...

Прав Н. Н. Ходотов:

«Он прибегал к отсебятине не потому, что не знал роли

или не уважал авторов, а потому, что слова его лились от из¬

бытка сердца, открытого настежь».

Надо бы добавить: настежь образу.

И нет ничего удивительного в том, что иные из ролей, сыгран¬

ных Варламовым, остались в истории русского театрального

искусства только лишь потому, что были они... сыграны Варла¬

мовым. Других достоинств у них не было. Не будь Варламова,

не стоило бы говорить ни о Галтине, ни о Столбцове...

...ни о Пылаеве.

В самом деле, кто теперь помнит драматурга Владимира Ти¬

хонова и его комедию «Через край»?

Вот идет первое представление этого спектакля на Алексан¬

дрийской сцене. Только что началось.

«...На сцене уже говорили, — вспоминает автор. —* Что гово¬

рили? Я еще не мог понять.

Вдруг что-то затрещало в партере, и как раз в это время на

авансцене появилась грузная фигура в белом кителе, с большими

седыми усами и с коротко выстриженною седою головой. Я стал

вслушиваться. Это был Варламов: он говорил мои слова!

Да, да, мои! Я уже знал теперь, что он должен сказать, и я

не ошибался: он говорил именно то, что я знал, что и ожидал.

Только это гораздо лучше, чем на бумаге... Это что-то живое,

что-то воплотившееся.

Из зрительного зала начали уже вырываться взрывы смеха.

И смех публики все рос и рос. Я следил за пьесой и понимал,

что акт уже подходит к концу.

Как скоро!.. Но как-то, как Варламов скажет вот эту, вот

эту фразу, что сейчас должно быть? Сказал! Прекрасно сказал!

Боже мой, какой хохот в публике?! Хохот и взрыв аплодисмен¬

тов!»

Кажется, автор здесь понимает, что образ создан не столько

им, сколько актером. Издавая пьесу, после ее представления на

театре, он пометил на титульном листе — «Посвящается К. А.,

Варламову».

Пьеса эта удивительна по своей бессмысленности. И может

служить хорошим примером того среднего уровня драматургии,

которая была для Александрийского театра поденной.

Отставной штаб-ротмистр и землевладелец Пылаев безумно

боится, что его воспитанница Верочка может полюбить его же

племянника. И давай чернить молодого человека: он-де и картеж¬

ник, и мот, и пьяница... А тот — сразу же видно — чист и без¬

упречен до невероятной, небожительской святости. Но Пылаев

продолжает плести свою несусветицу. Зачем? Она уже никому

не нужна, даже самому Пылаеву ясно, что хватит, будет врать-

то. Но должен же автор ломать комедию на целых три акта. Вот

и тянет-потянет сюжег, который мог бы благополучно завер¬

шиться в первом же действии.

Варламов играл комедию «Через край» еще молодым акте¬

ром, а потом — и через десять лет, через двадцать лет, через

тридцать. Поистине «через край»! Он как бы нашел смысл роли

отставного штаб-ротмистра Пылаева в ее бессмысленности. И в

этом тоже переходил... через край самой пьесы.

Вот сидит Варламов в гриме и костюме Пылаева за кулисами,

ждет не дождется своего выхода. Спрашивает у ведущего

спектакль помощника режиссера:

—       Выход-то мой скоро?

Ведущий спектакль показывает Варламову несколько стра¬

ниц пьесы, которые должны быть сыграны до его выхода на

сцену.

—       Ой, боже ты мой, как долго!

Минуты две сидит, ждет, потом встает с места и объявляет:

—       Надоело! Я, Степа, пойду на сцену... поиграю.

—       Как можно, Константин Александрович? До вас еще вон

сколько выходов.

—       Ничего! Я и без них все растолкую публике...

И, отстранив ведущего спектакль, решительно выходит из-за

кулис. Актеры на сцене теряются: что это Пылаев появился

раньше времени? А Варламов берет стул, выходит на аван¬

сцену, садится и начинает говорить о том, что сегодня он не

вполне здоров, вышел на сцену раньше, чем положено по роли, и,

для того, чтобы все было понятно зрителям, сам расскажет

о том, что должно было происходить на сцене до его появ¬

ления.

Зрители смеются, аплодируют.

И Варламов начинает рассказывать, да так смешно, что зал

хохочет, разражается дружными хлопками.

Окончив свой рассказ, в котором гораздо больше юмора, чем

в пьесе да еще проперчено едкой иронией к ней, Варламов

встает со стула и поворачивается к кулисе:

—       Ну, Степа, давай дальше.

Но Степа-то не знает, как быть дальше...

—       Продолжим, други, — говорит он действующим лицам, ко¬

торые стоят на сцене.

Но актеры смущены, не понимают, как снова вступать в

спектакль. И Варламов выручает их:

—       Ты, милок, хотел мне сказать, что я... (произносит соот¬

ветствующую реплику), так вот как я тебе отвечу (следуют

слова по своей роли). Что ты на это скажешь? Ну, говори!

Спектакль продолжается...

«Если бы это был не «Через край», все провалилось бы. Но

для пьесы «Через край» это — спасение. Пустую и не очень

смешную пьесу Варламов сделал радостной и веселой... Это

была настоящая commedia dell’arte, которую в последний раз, мо¬

жет быть, только играли во времена Гоцци. И если в то время

играли так, как Варламов, то можно смело сказать, что публика

театра Гоцци умела смеяться от всей души», — так пишет участ¬

ник этого спектакля Б. А. Горин-Горяинов (дело было на гастро¬

лях в Малаховке).

Б. А. Горин-Горяинов вспоминает итальянскую комедию ма¬

сок, а наш современный театровед учинил бы длинное рассуж¬

дение об «эффекте очуждения», утверждаемом театром Бер¬

тольта Брехта, о том, как актер «выходит из образа, играет

отношение к нему и снова входит в образ»... И был бы прав,

будь что-то преднамеренное, обдуманное, умышленное в таком

сценическом поведении Варламова. А то ведь дело-то какое: на

варламовской свободе лицедейства никаких теорий не построишь,

не пускаясь в праздные домыслы.

Его по-детски безотчетное доверие к самому себе, к своему

творческому наитию было уместно 'и оправдано только в его

случае.

X

Весело жил на свете беспечный человек...

Любил вкусно поесть. И угощать страсть как любил. Семьи

не имел, но никогда не садился за стол один. Даже в самый

будний день обедало у него десять, а то и пятнадцать гостей.

Зазывал к себе всякого, с кем познакомится. И приходили.

И всякого встречал радушно, потчевал от всего сердца, до отвала,

наподобие того басенного Демьяна.