воспитания маленькой: днем — труба нетолченая гостей, вечные

ночные бдения... Да еще донимали родители Анюты, то и дело

являлся отец — «всегда пьяный, всегда бранится непристойно»

или мать — «крикунья и сплетница».

Варламов отдал Анюту на воспитание «в очень порядочную

бездетную семью», взяв на себя все материальные заботы о де¬

вочке. А их немало: не только хорошо кормить, красиво одевать,

но и постоянно лечить. Была Анюта слаба здоровьем, худа,

кашляла надсадно. Пришлось вывезти ее из холодного и сырого

Петербурга. Два года прожила Анюта в Аренсбурге у «доброй

Альмы Васильевны», которая, кстати, учила ее немецкому языку.

Потом он наймет еще и учителя французского языка, пригласит

преподавателя музыки. Анюта должна быть образованной де¬

вицей.

Константин Александрович неуклонно следит за воспитанием,

учением, лечением Анюты. Пишет письма ей, не забывает о своих

отцовских обязанностях даже в сутолоке гастрольных переез¬

дов. Но не много мудрости в его письмах, наставления «дорогой

деточке» — почти сплошь из расхожих словес и общих мест: «Не

ленись, учись прилежно, для твоего же добра говорю», «следи

за своим здоровьем, не пропускай часов приема лекарств», «от

души желаю тебе веселиться, но прошу еще раз — работай и

учись», «не ленись, потом каяться будешь, да поздно будет»,

«лечись усердно, старайся быть приятной для всех», «порадуй

меня прилежанием и благонравием», «уверен, что меня ты не

станешь огорчать, а будешь пай-девочкой»... Все в этом роде.

Делает замечания Анюте: «Я недоволен, что до сих пор ты

не выучилась даже понимать по-немецки», «русская грамота

тоже плоха, пишешь очень плохо, с ужасными ошибками»... При

этом — сам пишет с ужасными ошибками.

Часто шлет ей подарки, сопровождая их подробной описью:

кукла, календарь, шелк на платье, туфли, конфеты... Тратится

на нее, не жалея денег. Но тут же учит Анюту бережливости:

«Не транжирь по пустякам», «помни, что мне деньги очень тя¬

жело достаются», «на деньги не смотри, как на щепки, береги

их», «не будь мотовкой».

А случается, пишет о том, о чем, может быть, и вовсе не

следовало: «Видел твою маменьку, она неисправима, сплетничает

и врет по-старому»; или «родители твои здоровы, по-прежнему

несносны, много нам, Анюта, с тобою хлопот будет с ними, они

ужасно глупы оба».

И редко, чрезвычайно редко врываются в письма к Анюте

очень свои, выстраданные собственным опытом необщие слова:

«Я по себе знаю, как тяжело быть невеждой и как тяжело отзы¬

вается это в жизни».

И кажется, что письма эти пишутся главным образом ради

одной самой дорогой его сердцу строки, которую он и выводил-

то особенно четко и с очевидной радостью. Строка эта — подпись:

«Любящий тебя папа».

Или — с еще большим удовольствием:

«Твой папочка».

Для всех был другом — Костенькой, дядей Костей; для

Александры Ивановны — «ваш сын Костя». Для Анюты — «папа»,

«папочка»!

А стала ли Анюта родною душой в доме одинокого Варламова?

Не был ли «папа» еще одной ролью, которую он добровольно

взял на себя? Пожалуй, что так! И говорится это не в осужде¬

ние, нет! Как и всякую другую роль, исполнял и эту искренне,

с полной душевной отдачей. Но сама дочь не сыграла в его

жизни сколько-нибудь существенной, даже просто заметной

роли. Во всяком случае, друзья Варламова, те, кто были близки

к нему, посещали его дом, те, кто оставили воспоминания о нем,

ни словом не обмолвились об Анюте или Анне Константиновне,

будто и не было ее вовсе... Видно, не заняла она места в доме,

в жизни, в судьбе Варламова.

Он и сам, должно быть, понимал, чувствовал это. Как ни

любил хвастаться по каждому поводу, никогда не хвалился

своей дочерью. А ведь не преминул бы, будь на то основания.

Например, ни разу об Анюте в письмах к А. И. Шуберт, с кото¬

рой всегда делился всем. Наоборот, спустя и много лет после

удочерения Анюты, по-прежнему писал Александре Ивановне

о своем одиночестве, о том, что «стараюсь веселиться». И жирно

подчеркивал слово «стараюсь»...

Да, старался жить весело. И преуспевал в этом.

В великий пост, когда на целых семь недель по требованию

Синода закрывались двери театров, у Варламова — «капустники».

Эти веселые вечера назывались так из-за пирогов с капустой,

которые знаменито пеклись в его доме. Кто только не бывал

на «капустниках»... Гостей —со всех волостей! Конечно,

друзья — александрийцы, певцы и певички из Мариинского те¬

атра, писатели и художники, опереточные актеры и актрисы,

известные петербургские адвокаты и газетчики, заезжие провин¬

циальные артисты: люди всякого звания, — только чтоб нескуч¬

ные были.

Актриса Мария Ивановна Велизарий рассказывает (в книге

«Путь провинциальной актрисы»):

«Когда я в первый раз попала на такой капустник, я была

поражена. На лестнице, от первого до пятого этажа, стоял

страшный гул. Раздевались в швейцарской, где работало не¬

сколько человек под руководством театрального швейцара. Шуб

было навешано, как в театре.

Поднимаюсь по лестнице на пятый этаж — везде курящие

мужчины. Шум и смех все увеличиваются. Двери квартиры —

настежь. Сам Варламов стоит тут же и встречает гостей. Гро¬

мадная фигура, славное, улыбающееся лицо.

Я, маленькая, никому не известная актриса, вхожу с одним

небольшим актером Александрийского театра, — но у Варла¬

мова для всех одинаково радушный прием. Меня знакомят. Моя

рука тонет в его громадной ручище. Он меня уже запомнил и,

к моему удивлению, в продолжение вечера несколько раз подхо¬

дит ко мне, расспрашивает о моей работе, угощает, видимо,

заботится о том, чтобы мне не было скучно...

Кругом такие «имена», что глаза разбегаются: не знаешь, на

кого смотреть. Варламов и не присаживается... Он всех обходит,

не оставляя ни одного человека без внимания. Проходя, шутит,

говорит каждому что-нибудь приятное или забавное.

Чувствуешь себя как дома, точно много лет знаком с этим

милым, громадным человеком».

Подают пироги с капустой и цейлонский чай — особой «вар-

ламовской заварки». Начинает петь солист Мариинского театра

Александр Михайлович Давыдов. Поет под гитару, с большим

и захватывающим чувством, романсы А. Е. Варламова. А хо¬

зяин дома, дядя Костя, загодя запасся батистовым платком:

всегда плачет, если поют отцовское...

Потом — начинаются песни хоровые. Заводят веселые дере¬

венские частушки, сочиняют их тут же, высмеивая друг друга.

И как бы ни было зло — обижаться не положено. Пришел

к Варламову — понимай шутку!

Карт в доме не держат. Дядя Костя всю жизнь суеверно бо¬

ялся карточной игры, не мог позабыть, что отец умер за лом¬

берным столом. В лото — можно, это — пожалуйста. Но не на

деньги. Выигравшему — приз:       варламовское рукоделие — кру¬

жева или вышивка.

«Капустники» кончаются танцами. Сам не танцевал, но лю¬

бил составлять пары:       Савину со знаменитым златоустом

Н. П. Карабчевским, красавицу Медею Фигнер с художником

Ю. Ю. Клевером, опереточную диву (вся в бриллиантах!)

Л. И. Шувалову с острым на язычок фельетонистом Власом

Дорошевичем, всегда смирную в жизни Комиссаржевскую с за¬

пальчиво веселым Ходотовым... А сам, наконец, садился в уют¬

ный уголок с александринскими «старухами» В. В. Стрельской

и Е. Н. Жулевой разглядывать альбомы кружевных узоров и

рисунков для вышивок.

«Утром, — рассказывает М. И. Велизарий, — пришли поло¬

теры. Еще не ложившийся спать Варламов обходил комнаты.