В гостиной на диване спит какой-то человек. Варламов очень

вежливо будит его. Тот просыпается. Оба удивлены: они друг

друга совсем не знают. Оказывается, этот человек вечером шел

мимо дома, услышал голоса, которые неслись с пятого этажа по

лестнице, увидел интересную публику, мужчин, куривших на

этой лестнице, и зашел. Прекрасно провел вечер, поужинал,

даже попел в хоре и лег спать. Вот только жаль, с хозяином не

познакомился.

Такие случаи у милого Варламова бывали нередко».

Одного его гостя полиция арестовала при выходе из дома.

Потом Варламов рассказывал в театре:

—       Приходит ко мне пристав. «У вас, говорит, злоумышлен¬

ник скрывался, царев супостат». Никакой, говорю ему, не су¬

постат, очень даже приличный господин, книжки, говорю, читал

мне вслух. А пристав за свое: «Какие книжки, крамольные?»

Не помню, говорю, как начнут мне читать вслух — так я засы¬

паю, с меня и спрос невелик. А господина того, говорю, выпу¬

сти, ваше степенство, не может он быть в чем виноват. Уж не

знаю, выпустит или нет, страх как суров обличьем пристав.

«Полную неделю, говорит, скрывали вы государственного пре¬

ступника». А я никого не скрывал, дом у меня сквозной, живет

человек и живет... Сказался приезжим:       «родственников, мол,

в Питере не имею». Не гнать же вон?!

И, слушая Варламова, смеялись все.

Да вообще: где Варламов — там смеха не оберешься.

Сам же не без горечи рассказывал:

—       Хоронил я свою старую няньку. Иду за гробом, а слезы

так и катятся из глаз. Очень любил я эту старуху, хорошая

была, добрая, жалостная. Померла... Иду, значит, за гробом и

плачу. А народ останавливается, глядит на меня и смеется.

Долго не замечал я этого, а потом гляжу: смеются. «Чего, думаю,

дураки, смеются?» Стал прислушиваться. И вот один, с виду

приказчик, толкает соседа локтем в бок и говорит: «Варламов-то

слезу пустил по-настоящему, а все равно смешно!» А другой от¬

вечает ему: «Ничего не по-настоящему. Притворяется... Артист!»

А ведь смеются и те, кто слушает этот невеселый рассказ!

А вот — Б. А. Горин-Горяинов:

«Вижу, что к дому, скосившись на один бок, подъезжают

дрожки. На дрожках сидит нечто огромное, толстое, увешанное

пакетами. Прохожие останавливаются и помогают Варламову

слезть с дрожек... Широко улыбаются, смеются. Но улыбаются

и смеются не над толщиной, не над тем, что дрожки скосились,

что лошаденка запарилась, а оттого, что рады видеть Варла¬

мова.

—       Константин Александрович, позвольте вам помочь! Раз¬

решите освободить вас от багажа.

—       Спасибо, родной мой...»

Директор императорских театров В. А. Теляковский пишет

в своих «Воспоминаниях» о том, как однажды Варламов сказался

больным, не явился на спектакль.

«Выходя, как всегда, утром гулять, я около И часов встретил

на Загородном Варламова. Он ехал в санях, в шубе с поднятым

воротником. Поровнявшись со мной, он отвернулся, но я громко

крикнул:

—       Здравствуйте, Константин Александрович! Как здоровье

ваше?

Варламов обернулся и, остановив извозчика, поздоровался

со мной и сказал:

—       Да как здоровье... Неважно: еду от доктора.

—       Ну, что же доктор сказал? — продолжал я.

—       Переутомление и нервы — рекомендовал покой.

—       Вот видите, — возразил я, — вам доктор рекомендует по¬

кой, вам и лучше было бы вчера играть «Горячее сердце» в Пе¬

тербурге, а вы беспокоите себя поездкой на гастроли в Крон¬

штадт и теперь, вероятно, плохо выспались, возвращаетесь рано

домой. Едва ли ваш доктор поведение ваше одобрит.

Варламов стал смеяться. А кто знает, как мог смеяться Вар¬

ламов, тот может представить себе и происходившую сцену.

Смеялся я, смеялся извозчик, остановилось и несколько человек

прохожих, узнавших Варламова, — а кто его в Петербурге не

знал? Затем Варламов продолжал:

—       Ах, Владимир Аркадьевич, кабы вы знали, какие назой¬

ливые люди эти благотворители, — ведь звонки в квартире

прямо оборвали... Долго ли слабому человеку, артисту, до гре¬

ха, — уговорили. Я прямо буду просить мне в квартиру какого-

нибудь сторожа поставить, чтобы не пускал ко мне.

—       Нет, уж этого я не сделаю, — ответил я. — Вы и сторожа

нашего в Кронштадт увезете на гастроли»...

И опять все вокруг смеются. Что на улице, что в театре.

Ведь и в Александринку многие приходили «на Варламова».

У него была своя публика. И можно верно сказать, что она при¬

брала его к рукам. Невольно и неосознанно подчинялся ее веле¬

ниям, повиновался ей бездумно, старался угодить, оправдать ее

ожидания. Упивался тем, что его все любят. И эта всеобщая

любовь переполфвинила его необыкновенной широты талант.

Есть у писательницы Тэффи, постоянного автора дореволю¬

ционного русского юмористического журнала «Сатирикон», при¬

мечательный рассказ о комике Киньгрустине и профессоре Фер-

мопилове.

Оба они в один и тот же час должны были выступать в со¬

седних помещениях. По случайному недоразумению Киньгру-

стин появился в зале, где ждали ученой лекции. Он начал

с веселой шутки. Никто не засмеялся. И как ни старался, —

ничего не выходило. Слушатели недоуменно переглядывались...

Вдруг комик Киньгрустин услышал веселый смех из соседнего

зала.

Туда, оказывается, попал профессор Фермопилов. Начал

свою лекцию тяжеловесной ученой фразой — и слушатели пока¬

тились со смеху. Растерянный профессор потянулся за графи¬

ном с водой, руки у него дрожали от непривычного волнения.

А слушатели расхохотались пуще прежнего: «Хороню представ¬

ляет!» И что ни говорил бедняга Фермопилов, — все больше

смешил народ. Люди-то пришли на комика и настроились на

веселый лад. А профессор невольно становился все более комич¬

ным в потугах овладеть слушателями. В конце концов он уже

выглядел шутом гороховым: голос сорвался и пустил петуха,

жесты стали нелепыми...

Да, настроение зрительного зала всесильно. Не понимал

Варламов того, что сам идет на поводу, а не распоряжается

своими театральными подданными. Только однажды за всю жизнь

обмолвился горьким словом в беседе с сотрудником «Петербург¬

ской газеты»:

—       Иногда прямо зло берет. Кажется, ничего смешного, а го¬

гочут. Взять хотя бы «Безумную» Лугового. Быть может, вы

помните место, где я отдаю распоряжение поставить у каждой

двери прислугу, чтобы Савина не убежала. Ну, скажите, пожа¬

луйста, что в этих словах смешного? Между тем, когда я их

сказал, сверху раздалось гоготанье. Уверяю вас, что я чуть

было не крикнул в галерку: «Да чему вы смеетесь?!» У меня

уж это было на языке. Тут, можно сказать, драма, а людям

смешно.

Но это — однажды. Чаще говорил другое:

-       Я не видел полупустого, а тем паче — пустого зала. Та¬

кого при мне не случалось. Театр без публики, — как это можно?

Для нее ведь играем... Что до меня, то я ее, публику, люблю

так же, как она меня. Смеются— и на здоровье!

Любили его и товарищи по сцене. За всегдашнюю приветли¬

вость, благожелательство, доброе внимание ко всем, за открытую

чистоту чувств.

Вот сценка в театре: сбор труппы после летнего перерыва.

Вошел Варламов — и все к нему. Поздравляют с началом

сезона, жмут руки, целуют дядю Костю, словно день этот — его

именины. А он-то рад всем, улыбается во весь рот, смеется,

острит, шутит.

—       Костенька у нас точно у Христа за пазухой, все-то его

любят, — говорит, радуясь, красивая даже в старости Екатерина