«Чехова коробил всякий фальшивый звук актера, затрепан¬

ная казенная интонация. Несмотря на свою стыдливую деликат¬

ность, он нередко останавливал среди сцены актеров и объяснял

им,значение той или иной фразы, толковал характеры, как ему

они представляются, и все твердил:

—       Главное, голубчики, не надо театральности... Просто все

надо. Совсем просто. Они же простые, заурядные люди...

Чехов все время чувствовал, что пьеса идет без подъема, без

настроения».

Да и сам Антон Павлович писал сестре (12 октября 1896 г.):

«Пока «Чайка» идет неинтересно... Вообще настроение не¬

важное»,

И Суворин отметил в своем дневнике, что Чехов «беспоко¬

ился о пьесе и хотел, чтобы она не шла».

Должно быть именно в эти дни видел Варламов, каков бы¬

вает Чехов «не в духе. Лицо его становилось каким-то бледно-

, серым, лоб морщился. Часто и очень часто Антон Павлович

как-то задумывался...»

Вряд ли так уж и верно, что Александрийская труппа отно¬

силась к «Чайке» недоброжелательно или без доверия, хотя

толки этого рода потом имели широкое хождение.

«Генеральная репетиция прошла благополучно, Комиссар¬

жевская всем понравилась, а Чехов был от нее в восторге.

Вообще репетиция прошла с подъемом — нравилась и пьеса,

и ее исполнители, все предсказывали большой успех.

—       Ну, это — как сказать, — говорил Чехов, когда ему пред¬

сказывали успех.

—       Вам не первый раз иметь успех на сцене, вспомните

«Иванова»! — возражали актеры.

—       Да вы хоть какую пьесу вывезете! Один Давыдов в роли

Иванова чего стоит... Лучшего Иванова я себе и не представ¬

ляю! А Варламова в роли Лебедева забыть не могу!

Словом, все рассчитывали на успех предстоящей премьеры».

Это — из «Записок» Ю. М. Юрьева. Свидетельство — отменно

достойное полного доверия. Нет сомнения, что в ходе репетиций

в конце концов было найдено какое-то верное решение, общий

язык актеров с чеховской пьесой. Одолела же Александрийская

труппа «Месяц в деревне», пьесу не менее «Чайки» непривыч¬

ную.

Но на первом представлении —17 октября 1896 года —

«Чайка» провалилась.

Только что отыграли первое действие. Зрительный зал остался

холоден, даже враждебен. Никаких примет общения с тем, что

происходило на сцене. Никаких признаков не то что одобрения,

даже понимания.

«За кулисами — полное смятение и растерянность, словно

после ужасной катастрофы. Все потрясены, подавлены и не могут

опомниться... Говорят тихо, почти шепотом, как в доме покой¬

ника...

Больше всех волнуется К. А. Варламов. Беспрестанно кре¬

стится, вздыхает... У него нервная дрожь, руки трясутся.

—       Господи, что же это такое?... — шепчет он. — Что же про¬

исходит?! Слишком тридцать лет я на сцене — и ничего подоб¬

ного никогда не бывало. Ну, проваливались пьесы, шикали ав¬

тору, шикали актерам... А это что же?! Да неужели такая срам¬

ная пьеса? Ведь нет же. Ничего не понимаю...

К Антону Павловичу были все симпатии, и естественно, что

в данный момент беспокоились за него».

И вот Антон Павлович пришел за кулисы.

«Я даже не думал, — пишет Ю. М. Юрьев, — что можно столь

внезапно осунуться, как это было тогда с Антоном Павловичем,

которого я только что перед тем видел. Растерянный, бледный,

со сконфуженной улыбкой, он рассеянно слушал актеров, пы¬

тавшихся ободрить его.

—       Я ничего... Я уж как-нибудь, — беспомощно лепетал Ан¬

тон Павлович. — А вот каково вам? Ведь у вас впереди еще

целых три акта...

—       Мы стреляные воробьи, — пробует шутить Варламов. —

То ли бывало? Нас не прошибешь... — а у самого зуб на зуб не

попадает.

—       А может быть, прекратить представление?

—       Что вы, что вы, Антон Павлович! Такого еще не бывало.

—       А право, было бы лучше, а? Давайте?!

—       Ничего, ничего... Бог милостив! — ободряет его Варла¬

мов. — Может и пронесет... Ну, дай, господи!

И крепко обнимает Чехова.

Но слова Варламова не оправдались: не пронесло...»

Эти большие выдержки из «Записок» Ю. М. Юрьева пона¬

добились только потому, что в них ясно видна если не роль

Варламова в «Чайке», то его место и роль в той обстановке, ко¬

торая складывалась вокруг первого спектакля.

17 октября 1896 года.

Этот день навечно остался в истории русской литературы и

театра недоброй памятью о провале «Чайки». Как остался и друг,

гой памятный день: великолепного успеха «Чайки» на сцене

Московского Художественного театра.

17 декабря 1898 года!

Именно этот день дал право новому театру навсегда удержать

на своем занавесе вольную чайку с распростертыми крыльями.

Но что же произошло на первом представлении «Чайки»

в Александрийском театре? Почему, как писал Чехов, «театр

дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я — по законам

физики — вылетел из Петербурга, как бомба»? Чехов ушел из

театра задолго до конца спектакля. А рано утром, ни с кем не

повидавшись, — на вокзал, домой, в Москву.

Вот как пишет об этом Мария Павловна Чехова (в книге

«Из далекого прошлого»):

«Петербургские театралы пришли посмотреть новую пьесу

московского писателя Чехова, который в Петербурге был очень

популярен как беллетрист...

Чем больше я вглядывалась в эту чопорную, расфранченную

холодную петербургскую публику, тем сильнее овладевало мной

беспокойство, и я вспоминала слова брата из письма, что здесь

«все злы, мелочны, фальшивы». Начался первый акт. С первых

же минут я почувствовала невнимательность публики и ирониче¬

ское отношение к происходящему на сцене».

Сохранились письма и дневниковые записи многих очевид¬

цев провала «Чайки». И большинство из них — именно об этом,

об особой публике. Так объясняли дело и некоторые газеты и

журналы. Да и сам Чехов, немного отойдя от горечи первых

впечатлений, писал (в письме А. С. Суворину 14 декабря 1896 г.):

«17 октября не имела успеха не пьеса, а моя личность. Меня

еще во время первого акта поразило одно обстоятельство, а

именно: те, с кем я до 17 окт[ября] дружески и приятельски

откровенничал, беспечно обедал, за кого ломал копья... — все эти

имели странное выражение, ужасно странное... Одним словом,

произошло то, что дало повод Лейкину выразить в письме собо¬

лезнование, что у меня так мало друзей, а «Неделе» вопрошать:

«Что сделал им Чехов», а «Театралу» поместить целую коррес¬

понденцию (№ 95) о том, будто бы пишущая братия устроила

мне в театре скандал».

Да, действительно, скандала будто бы и не было. Но много

ли надо, чтобы нагнать в зрительный зал стужу равнодушия,

создать невидимые помехи для его живого общения со сценой?

Актеры сразу же наткнулись на глухую стену, которая вдруг

загородила сцену от зрительного зала. И пошел спектакль враз¬

валку, безалаберно. Играли плохо — все! Даже Комиссаржевская.

О том, что оглушительная неудача первого представления

«Чайки» была неправомерна, вызвана посторонними обстоятель¬

ствами, свидетельствует второй спектакль — 21 октября 1896 года.

«Сейчас вернулась из театра, -- писала Комиссаржевская

автору, — Антон Павлович, голубчик, наша взяла! Успех пол¬

ный, единодушный, какой должен был быть и не мог не быть!»

И посыпались из Петербурга в Москву письма, телеграммы

Чехову. Поздравляли, радовались успеху «Чайки». И не только

друзья (В. В. Билибин, И. Н. Потапенко, Н. А. Лейкин и дру¬

гие), но и люди едва знакомые (например, А. Ф. Кони). А за

успехом второго спектакля — пошли третий, четвертый, пятый...