нушку.

Не сохранилось никаких воспоминаний, отзывов, устных рас¬

сказов об этом спектакле. Но нетрудно представить себе, каким

был он Митрофанушкой.

Среди актеров, которые изгилялись, прикидываясь на сцене

Скотининым, Вральманом, Простаковыми, конечно же, с ужим¬

ками и крйвлянием, — ходил совершенно натуральный, чистый

как алмаз, лучезарный дурачина. Был силен стоеросовым здо¬

ровьем и нетронутым, первозданным невежеством. Ни следа

умишки в воловьи ясных, круглых глазах. Румяные, как налив¬

ное яблоко, щеки, постоянно полуоткрытый рот, по-ребячьи пух¬

лые, смачные губы...

И, разумеется, никакой театральный тришкин кафтан не мог

быть ему впору, — узок и короток. Ведь на голову был выше

своих родных и учителей; выше других на целую дурную голову,

ненаселенную думами и знаниями.

Как могли играть рядом с таким неподдельным и всамделиш¬

ным Митрофанушкой другие актеры?

Хорошо известен любопытный случай в истории Московского

Художественного театра.

Готовясь к постановке «Власти тьмы» Льва Толстого

(1902), группа работников театра во главе с К. С. Станислав¬

ским поехала в Тульскую губернию — на месте изучить все под¬

робности крестьянского быта и обихода. С собой в Москву при¬

везли бабку-старуху и пожилого крестьянина — советчиками ре¬

жиссеру.

Бабка оказалась необыкновенно сметливым и одаренным че¬

ловеком. Много помогла дотошными указаниями актрисе, кото¬

рой была поручена роль старухи Матрены. Незаметно выучила

весь текст наизусть. Как-то исполнительница этой роли заболела,

не могла участвовать в репетиции. Попросили бабку заменить

актрису. И сделала она это так великолепно, так безукоризненно

точно сыграла Матрену, что, по словам Станиславского, произ¬

вела на всех «совершенно потрясающее впечатление». Было ре¬

шено: ей и играть Матрену в спектакле.

Репетиции шли с превосходным успехом. И все-таки перед

самым спектаклем вернули роль прежней исполнительница

Бабка играла Матрёну «так натурально», что «это оказалось

опасным для актеров, — пишет Станиславский, -- после нее

никому нельзя было показаться на сцену».

Должно быть, и Варламов играл своего Митрофанушку на

этом же градусе правды. Если только такое исполнение роли

можно считать актерским искусством, игрой на театре. Не

точнее ли сказать: он пребывал на сцене всем собственным

естеством под видом Митрофана Простакова; подменял об¬

раз собою, теми свойствами, которые были дарованы ему при¬

родой.

Безыскусность, очень похожая на искусство, но не оно, не

искусство. Актерского творчества в точном смысле этих слов тут,

в сущнооти говоря, нет, одно лишь извлечение чистой прибыли

из дармовых данных.

Впрочем, какое дело театральным зрителям до таких-то тон¬

костей? Они видели истинного Митрофанушку, хохотали от души

и вдоволь.

Бывалый актер, игравший Стародума в «Недоросле», получил

на следующий сезон приглашение в Вильно. Он и позвал с со¬

бой Варламова.

— Сыграем того же Фонвизина.

В виленском театре познакомился с Александрой Ивановной

Куликовой, которая известна была под сценическим именем Шу¬

берт. Спустя много лет в книге «Моя жизнь» А. И. Шуберт пи¬

сала:

«Варламов тогда еще был юноша, но подававший большие

надежды. Он имел много данных, чтобы сделаться замечатель¬

ным артистом: простота игры, наивность и бездна чувств».

В прошлом любимая ученица великого Щепкина, она сразу

же «взялась за Костю». Хорошо помнила учительские навыки

своего наставника. Незаметно, мягко, исподволь натаскивала мо¬

лодого актера: показывала, подсказывала, советовала... Читала

ему, лентяю и неучу, вслух.

На всю жизнь сохранил к Александре Ивановне не то чтобы

дружбу, а особое душевное расположение, горячее родственное

чувство. Писал ей письма с юношеских лет до старости, неиз¬

менно подписываясь «ваш сын Костя», не стесняясь своей дико¬

винной орфографии, смешных ошибок и доверяя ей сердечные

тайны, о которых больше никому, никогда, ни слова...

«Тяжело было мне, ух как тяжело. Это мое первое горе, и

оно-то и есть горше всего. Дело прошлое, моя милая мама, и

врать не к чему, но, ей-богу, я так любил, что полюбить кого бы

то ни было хоть вполовину так - я не в состоянии. Верите или

нет, но было время, когда я не мог уснуть без того, чтобы у ме¬

ня под подушкой не лежала какая-нибудь вещь, принадлежащая

Н. Да что таиться, медальон до сих пор у меня на груди»...

Письмо помечено «октября не знаю какого дня 1869 года,

воскресение, 4 ч. утра». Единственное свидетельство о кручине,

так и оставшейся не известной никому, кроме Александры Ива¬

новны. Но даже ее, сердечно близкую, он просит:

«Если любите хоть каплю меня, то не станете смеяться и ни

одной душе не покажете этой глупой записки».

А любовь, судя по всему, была большая и глубокая. Во вся¬

ком случае она вызвала думы, которые, как кажется, совсем не

идут образу жизнерадостного двадцатилетнего Варламова. Он

даже пробовал сочинять стихи:

Безумный! Зачем так много горя

Таишь в душе, исполненной любви,

Зачем бушует в ней, как волны моря,

Прилив мучительной тоски?..

Стихи достаточно неуклюжи, чтобы приводить их целиком,

стоит только сказать, что далее следуют строки о «мрачных ду¬

мах», о «сединах в душе», о том, что «ждет меня могила»... Не¬

мало в этих стихах безликой и затасканной лирической печали,

но все же видно, что пережито было серьезное потрясение.

На следующий год был приглашен в Казань, должно быть,

не без ходатайства А. И. Шуберт, мнение которой высоко ценили

в театральных кругах.

Казанский театр славился своей незаурядностью. Держал его

в те годы Петр Михайлович Медведев — хороший актер (Фаму¬

сов, Городничий) и опытный учитель актерской молодежи. Так,

М. И. Писарев и многие другие считали себя питомцами «Петро¬

ва гнезда».

Медведев был преданным искусству человеком. Не гонялся

за доходами.

— Я тружусь и хлопочу для того, чтобы наслаждаться теат¬

ром, чтобы дать возможность жить своей семьей и вот этой ора¬

ве, — говорил нередко Медведев, показывая при последних сло¬

вах на свою труппу. — А деньги для меня — только хороший

слуга!

Это — из книги В. Н. Давыдова «Рассказ о прошлом». Давы¬

дов работал в казанском театре двумя или тремя годами позже

и знал о Варламове из чужих слов.

«Варламов, когда служил в провинции, чего только не пере¬

играл, — писал он. —• В Казани, когда я приехал, о нем... театра¬

лы хранили восторженные воспоминания».

Играл судью Ляпкина-Тяпкина в «Ревизоре» (с Медведевым

в роли Городничего), в «Недоросле» — Скотинина, в «Горе от

ума» — Загорецкого.

В казанском театре Варламов познакомился и быстро подру¬

жился с молодым актером Ленским, тем самым Александром

Павловичем Ленским, который впоследствии стал крупной вели¬

чиной в истории русского театрального искусства, одной из бли¬

стательных звезд Московского Малого театра.

Без тех строк, которые написал А. П. Ленский о друге своей

юности, не представить себе человеческого облика молодого Вар¬

ламова.

Сошлись они в трудную пору.

«Я иногда с ужасом оглядываюсь на наше прошлое, — писал

Ленский, — на нашу юность, на целый ряд годов нашей скиталь¬

ческой, цыганской жизни, жизни, полной невзгод и страха за

насущный кусок хлеба».

Именно в те годы и сблизились они, Ленский и Варламов, «не¬

смотря на наши диаметрально противоположные характеры и ка¬