многообещающем Варламове в кабинете начальника репертуара

Александринского театра П. С. Федорова. Случилось так, что

был при этом и Н. Ф. Сазонов, знавший Варламова по Нижнему

Новгороду. Он живо поддержал Нильского.

— Надо дать Варламову дебют. Ей-ей, придется нам ко дво¬

ру, приживется...

Человек заносчивый, раздражительный и не склонный при¬

нимать советы, Федоров на этот раз легко согласился. То ли

вспомнил, что в давние годы был дружен с отцом этого молодого

человека — с композитором А. Е. Варламовым, то ли озабочен

надобностью найти замену хорошему актеру Павлу Васильевичу

Васильеву, которого сам же выжил из труппы за строптивый и

непокладистый нрав?..

«В 1875 году вышел я в первый раз на императорскую сце¬

ну — 8 мая».

Играл того же Хлопотина в «Злобе дня». Но все было внове.

Играл в одном спектакле со знаменитым А. А. Нильским и всего

год тому назад принятой в труппу молоденькой М. Г. Савиной.

А 19 мая 1875 года Константин Александрович Варламов

приказом управляющего императорскими театрами был зачислен

артистом Александринского театра.

И с тех пор словно и нет личной биографии у Варламова.

Сорок лет, насыщенных разномастной жизнью своих многоли¬

ких сценических героев. Сорок лет без устали, не зная пере¬

дышки. Роли, роли и роли... Великие удачи и сыгранные небрежно,

спустя рукава, как бы в шутку. Свыше 1000 ролей за сорок лет.

В летние месяцы, когда прекращались спектакли в Алексан¬

дрийском театре, — в провинцию, на гастроли. Не ради денег, —

был хорошо обеспечен. Только бы не сидеть дома, без дела.

«Скажу одно: время прошло быстро и удивительно легко».

Так и прожил всю жизнь, не зная иных бурь, кроме бурь

аплодисментов, веселый, одержимый бесом театра, всеми облас¬

канный баловень сцены. И рассказывать о Варламове, значит —

рассказывать о ролях, сыгранных им, о его жизни в театре. Дру¬

гой у него вроде бы и не было. Вот почему повесть о жизни

своей он закончил словами:

«Я и не заметил, как превратился из Костеньки в дядю

Костю».

Кто еще мог бы рассказать о себе так кратко, просто, с лег¬

ким сердцем, не кичась громкой известностью и не поддаваясь

сладкому соблазну посетовать на судьбу?

Только он — почтенный дядя Костя, который все еще оста¬

вался веселым, милым и простодушным Костенькой даже на

седьмом десятке жизни.

Ill

Но до «дяди Кости» еще очень далеко. Пока что Варламов

зовется Костенькой и только переступил высокий порог Алек¬

сандрийского театра.

Ему — 27 лет. И его актерская котомка беспорядочно и туго

набита сыгранными в провинции ролями.

Молод и сам театр: ему — 43 года. А позади краткая, но пе¬

страя, разнобойная история.

Величественное и торжественное здание театра на площади,

примыкающей к Невскому проспекту, построено славным рус¬

ским зодчим К. И. Росси. Лицевая сторона здания важно укра¬

шена глубокой лоджией и шестью классическими колоннами ко¬

ринфского ордена. На аттике фасада, как гордый вихор надо

лбом, устремленная ввысь колесница покровителя муз Апол¬

лона.

Театр был призван и победительным внешним видом своим

и спектаклями поведать, как говорили в те поры, «Миру и Риму»

о державной мощи и благодати просвещенного романовского

правления Российским государством.

Император Николай I в честь августейшей своей супруги

приказал именовать театр Александринским. Все было задумано

величаво и на всенепременную пользу престола.

Театр открылся 31 августа 1832 года верноподданническим

спектаклем «Пожарский, или Освобожденная Москва». Пьеса

М. В. Крюковского оказалась весьма угодной его императорскому

величеству: она могла доказать, что, в противовес недавнему

преступному бунту дворян-декабристов, именно дворянство рос¬

сийское и есть опора и надежда царского трона. А посему, как

говорили встарь, обнетено в пьесе значение простолюдина Козь¬

мы Минина и народного ополчения в изгнании из Москвы поль¬

ского шляхетского воинства.

Громоподобным голосом вещал со сцены актер Каратыгин

главную мысль спектакля:

— Трона хищник в прах перед царем падет!

Орудийный залп, пущенный вдогонку казненным и сослан¬

ным в Сибирь декабристам. Орудийный салют в ознаменование

разгрома польского восстания 1830—1831 годов.

Здесь не место выстраивать историю Петербургской труппы.

Но взглянуть на пути и перепутья актерского искусства в Але¬

ксандрийском театре, на то, как управляли им театральное на¬

чальство и зрительный зал, — должно быть, нужно.

Два десятилетия парадным шагом маршировал на Александ¬

рийской сцене Василий Андреевич Каратыгин — «лейб-гвардии

трагик», как честил его А. И. Герцен. Гремел и рычал, геройски

взметал руки, стремясь подняться на высоту Аполлоновой квад¬

риги на крыше театра. Велеречиво и убежденно славил сверх¬

человеческую доблесть воинов и мужей, во все века преданных

своим государям, и самих государей, всегда божественно без¬

упречных.

Играл главные роли в трагедиях французских классицистов

Корнеля и Расина, их русских подражателей — Озерова, Куколь¬

ника, Полевого. Переиначивал на свой образец Шекспира и

Шиллера.

Зло высмеял В. Г. Белинский «певучую декламацию и мену-

этную выотупку» Каратыгина, его «искусство без чувства», хо¬

лодное, как зима, и выглаженное, как мрамор.

— Что мне ваш артист-аристократ! — восклицал Белинский.

В конце второго десятилетия своей сценической деятельно¬

сти, под непрерывными ударами критики, стал проще в ролях,

человечнее. Но не этим прославился в истории русского актер¬

ского искусства, а изначальным своим позерством и риторикой.

В пестроряди Александрийской сцены, бок о бок с Караты¬

гиным, но в ладах с правдой, земной жизнью жил Иван Ивано¬

вич Сосницкий, первый исполнитель роли городничего Сквозник-

Дмухановского в «Ревизоре», единственный среди других акте¬

ров, который хоть понял, что это за комедия.

«Ревизор» был представлен 19 апреля 1836 года с соизволе¬

ния и по недомыслию самого царя, который расценил пьесу Го¬

голя как нравоучительную шутку с благопристойным концом:

«приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник»,

разумный представитель его императорского величества, все рас¬

судит, все поставит на свое место, и добродетель восторжествует.

Спектакль прошел худо. Актеры, кроме Сосницкого, не поня¬

ли лиц, которых изображали. Автор был глубоко удручен: «...у

меня на душе так смутно», «чувство грустное и досадно-тягост¬

ное облекло меня»... А царь Николай весело смеялся и, глядя

на него, показательно смеялись вельможи и сановники в пар¬

тере.

И все-таки значение Александрийского «Ревизора» огромно в

истории русской литературы и театра. Ведь именно после Алек¬

сандрийских спектаклей Николай Васильевич Гоголь вставил в

заключительный монолог Городничего самые важные слова, ко¬

торых ранее вовсе не было:

—       Чему смеетесь? Над собою смеетесь!.. Эх, вы!..

Но «Ревизор» сменялся «Рукою всевышнего...», которая «оте¬

чество спасла», посадив на русский трон первого Романова;

«Рука всевышнего» уступала место скабрезному водевилю или

песенно-крылатой оперетте, в которой блистала своим легким та¬

лантом певица и танцорка Вера Александровна Лядова. И пе¬

вал театральный Петербург беспечные куплеты про Елену, ко¬

торая стала «камертоном современного искусства»; это — про

«Елену Прекрасную» Оффенбаха, в которой Лядова имела шум-