ный успех.
Шли годы, и вместительный многоярусный зрительный зал
Александрийского театра с дешевыми галеркой и верхними ря¬
дами нежданно-негаданно обернулся ловушкой для попечителей
репертуара. Простой люд — разночинцы, студенты, мелкий тор¬
говый народ — требовал своего.
Огорошенный неудачей «Ревизора», Гоголь тогда же написал
«Театральный разъезд после представления новой комедии».
Действие отнесено в «сени театра» — в сени Александрийского
театра. Кто законодатели искусства, которые, выходя из зала в
сени, обсуждают представленную новую комедию? Светские да¬
мы и господа, некий князь, барственные особы, щеголевато оде¬
тый дворянин, чиновники важной наружности, снова господа —
Первый, Второй, А, Б, В, Н, П... Не перечесть! И только однаж¬
ды «неизвестно какой человек», однажды «очень скромно одетый
человек», один «синий армяк» и только ««один из народа».
«Театральный разъезд» Гоголя — документ истории Алексан¬
дрийского театра 30-х годов.
Опиши кто-нибудь такой разъезд лет через пятнадцать-два¬
дцать — иная предстала бы картина. Куда меньше вельможных
господ и больше чиновников малого ранга, «очень скромно оде¬
тых» и «неизвестно каких» людей, синих и серых армяков. И не
«один из народа».
Этот новый зритель, которому тоже ни к чему бь!л «артист-
аристократ», вслед за Белинским поднял свой голос:
— Давайте мне актера-плебея!.. Не выглаженного лоском
паркетности, а энергичного и глубокого в своем чувстве!..
И явился такой актер — во всем не чета Каратыгину. Ростом
невелик и говорком тих, тщедушен, и обликом никакой не Ани¬
ка-воин — Александр Евстафьевич Мартынов.
Тоже тянулся наверх, да не к каратыгинской Аполлоновой
колеснице на крыше театра, а малость пониже*—всего лишь к
галерке, что под самым потолком зрительного зала.
Мартынов первый из Александринских актеров пошел в ногу
с передовой русской литературой своего времени. Вывел на сцену
не героя в латах, а человека в заплатах, слугу и чиновника че¬
тырнадцатого класса, бедного нахлебника и обнищавшего дворя¬
нина, актера-бедолагу и робкого просителя; незвонкую трагедию
маленького человека с большой душой и горькую комедию его
будней.
Искусство Мартынова питалось Гоголем, Тургеневым, Остров¬
ским. Он был лучшим Подколесиным («Женитьба» Гоголя), смеш¬
ным и ничтожным в своей «душевной неостойчивости»; побор¬
ником человеческого достоинства обиженного Мошкина («Холо¬
стяк» Тургенева); сердечным другом старому крепостному слуге
Матвею («Провинциалка» Тургенева); нелицеприятным судьей
Бальзаминову («Праздничный сон до обеда» Островского); про¬
никновенным толкователем неотвратимой беды Тихона Кабанова
(«Гроза» Островского)...
Он играл во множестве водевилей, нисколько не смеясь над
житейскими неурядицами людей, забитых сильными мира сего,
и немилосердно осмеивая бессовестных взяточников, самодоволь¬
ных скоробогачей и жадных выжиг.
Каратыгин и Мартынов — две крайние противоположности не
только сценического, но и житейского, нравственного, граждан¬
ского поведения актера. В этом смысле стоит вспомнить два
театральных анекдота, которые в свое время имели широкое хож¬
дение и так разительно точно рисуют два человеческих и актер¬
ских облика.
Рассказывали, будто зашел однажды за кулисы театра царь
Николай в сопровождении своего адъютанта князя Меншикова.
Попался им навстречу Каратыгин. Вытянулся как положено, по¬
клонился.
— Послушай, Каратыгин, — сказал царь. — Говорят, ты хо¬
рошо представляешь лица. Изобрази-ка ме#ш.
— Не смею.
— Я приказываю.
— Приказания вашего императорского величества исполня¬
ются неукоснительно, — по-гвардейски отчеканил Каратыгин.
Тут же встал в соответствующую позу, вскинул голову,
глаза его стали оловянными. И голосом царя, небрежно, через
плечо бросил Меншикову:
— Послушай, князь, пошли-ка актеришке Каратыгину кор¬
зину шампанского.
Довольный, засмеялся царь. И изрек:
— Быть посему.
Наутро из дворца была доставлена на дом Каратыгину кор¬
зина шампанского. Слуга царев вознагражден за искусство и
остроумие!
А про Мартынова нечто совсем в другом роде.
Приезжал к нему некий крупный чиновник, будто бы неза¬
служенно обвиненный во взяточничестве и служебных злоупо¬
треблениях. Просил «изобразить его лицо на театре» так, чтоб
узнали, «вошли в положение». Мартынов знал «его дело» и зло
посмеялся над тем чиновником: представил его в очередном во¬
девиле так похоже, что узнали... Беды было — не обобраться ти¬
тулованному просителю!
История эта по-своему изложена Н. С. Лесковым в «буколи¬
ческой повести на исторической канве» («Совместители»).
Отменно ясное свидетельство о гражданских понятиях, ко¬
торые сказались даже в шутке.
Да, если бы кому-нибудь пришло в голову увековечить фи¬
гуры этих людей в живописи, художников можно было бы опре¬
делить совершенно безошибочно: Каратыгина должен был бы на¬
писать Карл Брюллов, а Мартынова, конечно же, Павел Федо¬
тов.
Применительно к Мартынову пошло в ход новое определение
актерского успеха. Поначалу оно было только устным, употреб¬
лялось в разговорах. Спустя годы — замелькало в печати. При¬
шлось оно кстати своим дерзким вторым смыслом: «успех в вер¬
хах»! Были те «верхи» райком, галеркой... Мартынов имел успех
в верхах.
Он был первым из актеров Александрийского театра, о кото¬
ром говорили запросто — гениален!
«В умении быть и комиком и драматиком и заключается ге¬
ниальность Мартынова», — писал Белинский.
Иван Панаев в «Современнике» (1856, кн. 4):
«Мартынов — гениальный артист, глубокий художник, тво¬
рец».
И Тургенев (в предисловии к первому изданию своих дра¬
матических произведений) :
«Гениальный Мартынов удостоил играть в четырех из этих
пьес».
Неотступная в своих взглядах на искусство и литературу ре¬
дакция журнала «Современник» и его авторы устроили торжест¬
венный обед в честь Мартынова. Это было 10 марта 1859 года.
Пришли величать любимого актера его верные почитатели — Тур¬
генев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чернышевский, Доб¬
ролюбов, Островский, Шевченко, Гончаров, Григорович, Писем¬
ский, Курочкин, Панаев, Дружинин... Увенчали его лавровым
венком Тургенев и Салтыков, ленты венка с поздравительными
надпиоями поддерживали Толстой и Гончаров. Славную привет¬
ственную речь сказал Островский. И в речи этой были такие
слова:
«...Самую большую благодарность должны принести вам мы,
авторы нового направления в нашей литературе, за то, что вы по¬
могаете нам отстаивать самостоятельность русской сцены».
Неодолимая судьба не дала Мартынову долгой жизни. Но и
короткий срок его сценической деятельности — важная веха в ис¬
тории Александрийского театра, росстань на художественных пе¬
репутьях, после чего актерское искусство пошло новой дорогой:
к человечевкой правде, естественности и, насколько это было воз¬
можно, к народной жизни.
Только рядом с Мартыновым мог обрести силу прозорливый
талант Юлии Николаевны Линской. Начинала она с Каратыги¬
ным — и ничего не добилась. Повернулась к Мартынову — и обна¬
ружила пристрастие к истине. Властные купчихи, лицемерные ме¬
щанки, провтодушные стряпухи, ловкие свахи, всеведущие сплет¬
ницы, умученные вседневной кручиной крестьянки — вот ее ге¬
роини.
Взамен Мартынова был приглашен на его роли П. В. Василь¬