ев — актер того же настроя. Повторял те же роли, играл и новые,
те, что не достались Мартынову. Все в духе Мартынова, но не в
той силе. Дерзнул однажды показать царя Ивана Грозного в тра¬
гедии А. К. Толстого человеком дурного и мелкого нрава, вздор¬
ным властелином всея Руси и подвластным собственной неуемной
прихоти. Царский двор не гневался: Грозный —не Романов, бог
с ним! А театральная братия пошла упражняться в остротах: на¬
зывали того Ивана и грязным, и грузным, но не признавали гроз¬
ным. Не хватало, вишь, венценосного великолепия.
Сыграл того же Грозного другой актер — В. В. Самойлов, в
резком внешнем рисунке, почему-то в гриме французского короля,
с нерусской высокой прической хохолком и с изящной эспаньол¬
кой вместо бороды клинышком; скорого на слово и дело, крутого,
колючего. Однако ж не человека смертного, а и впрямь божьего
помазанника. И одобрили его столичные театралы: как ни скажи,
а царь!
Василий Васильевич Самойлов — приметная фигура в истории
Александрийского театра тех времен. Великий был умелец в сце¬
ническом ремесле, изощренный, рассудочный, холодный, расчет¬
ливый мастер театрального искусства. Представлял ярко, броско,
с нажимом, с явным прицелом. Настойчиво, упрямо, накрепко дер¬
жался прямолинейного взгляда на образ, однобокого, предвзятого.
Долгие годы шли споры вокруг его Кречинского (в комедии А. В.
Сухово-Кобылина), которого Самойлов играл, старательно и на¬
сильно припадая на польский выговор, подчеркивая «шляхетское»
произношение. Изображение отъявленного плутодела «инород¬
цем», «полячишкой» после варшавских беспорядков имело свой
особый, недобрый помысел.
Хлынул в те годы на сцену Александрийского театра водопад
«современных» пьес. То были драматургические поделки на злобу
дня. Да не на большую общественно весомую злобу, а по следам
громких судебных дел — о многотысячных денежных кражах,
бракоразводных дрязгах, скандальных разделах богатых на¬
следств, стыдных семейных раздорах... И тут, на этом театраль¬
ном ристалище, блистал Самойлов. Изображал лица с толстым
намеком, портретным сходством, верным расчетом на узнавание.
Так большое искусство актера (и театра) унижалось на потребу
и потеху площадных ротозеев.
Даже Островскому, чьи драмы и комедии пробили было себе
дорогу на Александрийскую сцену, оставалось завидовать бойким
скорнякам — В. А. Дьяченке, И. В. Шпажинскому, В. А. Кры¬
лову. Их мелкий поделочный товар выставлялся на сцену чаще
и в более привлекательной театральной упаковке. «Бесприданни¬
цу» вытесняла проворная «Майорша» Шпажинского.
«Что делать, учусь, учусь, и никак не выучусь писать таких
пьес, как «Майорша», — жаловался Островский.
Не* только постоянных хозяев лож и зрителей первых рядов
партера, но и директора театра И. А. Всеволожского воротило от
поддевок и нечесанных бород на сцене. В дни, когда шли пьесы
Островского, он и не заходил в зал, спрашивал у своего секре¬
таря:
— Ну что там, пахнет щами?
И секретарь угодливо докладывал:
— Не пахнет, ваше превосходительство, воняет!
А позже молодой Чехов, автор пока еще одной пьесы —
«Иванова», — сердито острил:
— Надо в Крыловы поступить... Писать надо пьесы скверно
и нагло. *
Для такого тона были и особые основания. В литературе о
Чехове остался почти неизвестным факт, что после появления
«Иванова» к автору пришел Крылов, предложил внести несколь¬
ко изменений в пьесу, но с тем, чтобы он, Крылов, считался соав¬
тором Чехова. И обещал неимоверный успех... Об этом есть упо¬
минание только у Марии Павловны Чеховой:
«Это возмутило Чехова, но он и вида не подал... и деликатно
отказал». (В книге «Вокруг Чехова».)
С 1865 года, когда Крылов принес в театр свою первую пьесу,
и до 1890 года — за 25 лет — было поставлено на сцене свыше
сорока его сочинений! А писал он и ставил свои пьесы и дальше...
За это время Виктор Александрович Крылов, бывший учите¬
лем начертательной геометрии, стал начальником репертуара те¬
атра и твердой рукой начертал художественную его линию.
Таков был облик Александрийского театра в последней четвер¬
ти прошлого столетия.
«Артисты, — пишет А. С. Суворин в «Театральных очерках»
об александрийцах, — заботятся не о том, чтобы соответствовать
своему положению в пьесе, а о том, чтобы отличиться. Это стара¬
ние отличиться можно даже заметить в тех несчастных, которые
докладывают о том, что карета подана. Всякий, видимо, хочет по¬
казать, что он вовсе не то, что он изображает, что он не лакей, не
конюх, не мужик, а артист императорских театров, что лакея,
конюха или мужика он только представляет по приказанию на¬
чальства».
Прошла пора трескучей славы Каратыгина и его ложноважной
«выступки». Но еще держится в умах человечность искусства
Мартынова. Совсем недавно умерла Линская. Выдворен вон из
театра Васильев. Уходит в отставку Самойлов. А «первый комик»
В. И. Виноградов, актер большого таланта и человек удивитель¬
ной судьбы (бывший крепостной крестьянин, выучился грамоте
уже после того, как стал известным артистом), — заметно стареет
и выходит из строя.
Но подспудно, ненамеренно идет обновление.
В 1874 году принята в труппу Мария Гавриловна Савина.
В 1875 году — Константин Александрович Варламов.
В 1880 году — Владимир Николаевич Давыдов.
В 1881 году — Пелагея Антипьевна Стрепетова.
Спустя три года — Василий Пантелеймонович Далматов.
И немного позже — Модест Иванович Писарев, Мамонт Вик¬
торович Дальский, Павел Матвеевич Свободны.
Важно, что Варламов был замечен сразу.
«В старую труппу вошел человек с ярким, самобытным та¬
лантом, самородок, выращенный провинциальной сценой.
33
Петербург,- извиняюсь за выражение, загалдел о Варламове,
носился с ним. Что ни роль — то новый успех.
Куда ни приди, бывало, только и слышишь: видели Варла¬
мова? Каждый автор желал, чтобы в его пьесе играл Константин
Александрович. Для него стали писать роли, как для Савиной...
«Костенька», как звали товарищи по сцене Варламова, без про¬
текции, без заискивания у рецензентов, прокладывал себе дорогу.
Оставалось только радоваться, что Константина Александро¬
вича пригласили в дни весны его таланта, а не тогда, когда он
начал бы уставать, измотанный скитанием но провинции».
Так написал старый петербургский театрал А. Н. Плещеев в
своей книге «Что вспомнилось» о первом годе работы Варламова
на Александрийской сцене.
IV
Поначалу втолкнули Варламова в веселый хоровод легких на
ногу водевилей. И понесло его... Что ни вечер, после основного
спектакля, новый водевиль. Играй не хочу, а отыграл -- поминай
как звали.
Третьего дня играл штатского генерала, что не по чину и во¬
преки преклонному возрасту то и дело распевает дребезжащим
старческим фальцетом молодцеватые куплеты из популярных опе¬
ретт. Вчера — доморощенного вологодского помещика, который
прикидывается ох каким парижанином. Сегодня быть ему бес¬
шабашным гусаром-усачом, забубенной головушкой, искателем
выгодной партии, мужчиной не промах.
А завтра? Что у нас там завтра: приезжий заволжский барыш¬
ник (борода вразмет!), нехитро обойденный шустрым стряпчим,
или немец-колбасник с Васильевского острова, рогатый муж пре¬
лестной Анхен, посмешище всего околотка?
Да нет! Вызывают в дирекцию театра и велят к завтрашнему
приготовить Осипа в «Ревизоре».
С тех пор, после этого срочного ввода (взамен П. В. Василье¬