рыцарь многих качеств», – продолжала она, забавляясь, считая, что я прикидываюсь.

Только круглый дурак выберет колхоз вместо пионерского лагеря. – «Софья Львовна, я

никогда не возился с детьми, не работал, не смогу, честное слово! – Я остановился. –

Давайте сразу подберём кого-нибудь». Комсорг взяла меня за руку и сдвинула с места в

направлении улицы Токтогула, где Пролетарский райком. «Ты там будешь военруком –

раз. – Она стала загибать пальцы перед моим лицом. – Физруком – два, вожатым,

заправилой самодеятельности, а ещё ты посмотри на свою внешность. – Она

грациозным жестом повела рукой снизу вверх от земли до верхушки тополей. – Для

ребят внешность имеет огромное значение». Её внешность действительно имеет

значение, у нас все в неё влюблены. «Военрук, физрук, музрук, Ваня-многорук, я тебе

кличку дарю сказочную. Ты там будешь незаменим, – продолжала она, – тебя будут на

руках носить девочки-пионервожатые». – «Пощадите, я на колени встану! – взмолился

я, догадываясь, что буду за этих девочек делать всю работу с утра до поздней ночи, да

лучше уехать в самый зачуханный колхоз, чем возиться с пионерами и отвечать

буквально за каждого. Я ни спать, ни есть не буду, покой потеряю, всё потеряю. – У

меня уважительная причина – иду в армию». – «Пойдёшь, но не завтра же. Сейчас

ребятам дают возможность закончить десятый класс». – «Я поступаю в лётное

училище, хочу стать лётчиком-истребителем». – «Кого ты будешь истреблять,

Щеголихин? Война уже скоро кончится». – «Я буду мирным лётчиком, небо – моё

призвание». – «Если так, молодец, – сказала она без усмешки. – А то я думала, ты

писателем будешь, в очках, сутулый и на пиджаке перхоть». Я фыркнул, с какой стати

писателем? – «Пришла я в первый день, смотрю – стенгазета, стихи и подпись «Ваня

Щеголихин». Почему, кстати, Ваня, а не Иван?» Действительно, почему? Пока носом не

ткнут, сам не догадаешься. С Ваней – всё, отныне только Иван. «Писателем я не буду,

это твёрдо, буду лётчиком». – «Я уверена, ты достигнешь больших успехов».

У неё была ручка с золотым пером фирмы «Паркер», отец подарил, он принимал

американскую помощь по лендлизу – «студебеккеры», яичный порошок, тушонку. А по

другой версии, для нас более интересной, подарил жених, молодой полковник. Отсюда

и кличка – Сонька Золотая ручка.

«Общение с пионерами тебе не повредит, ты по натуре замкнутый, надо научиться

владеть собой. Важно начать самовоспитание, преодолеть в себе барьер

психологический. Ты будешь офицером, но пока ведёшь себя, действительно, как поэт,

предпочитаешь одиночество». Молодчина, когда успела заметить? Впрочем, учителя

изучают психологию, педагогику, умеют наблюдать и делать выводы, чтобы правильно

воспитывать каждого ученика. – «У тебя есть, чем увлечь детей, поверь мне, Иван. Ты

всё умеешь, ты мигом создашь кружок самодеятельности, и вы будете творить чудеса.

Ты можешь быть выдающимся организатором под настроение, я же знаю». Да, я упрям

в достижении цели, но – своей цели, а не навязанной со стороны, здесь я люто

открещиваюсь. Всё лето пройдёт в возне с пионерами, я там испсихуюсь весь. А она

меня ведёт. За руку. Пришли в райком, прямо к секретарю – молодая, примерно как

наша Софья, и чем-то на неё похожа, в белой блузке, коротко стрижена и тоже довольно

симпатичная. Подала мне руку: – «Новожилова» – «Он в курсе, – сказала Софья

Львовна, – но упирается». – «Как это упирается? – Новожилова вскинула брови. – Да ты

в своём уме, Щеголихин? На твоё место просится человек сорок. Мы тебе оказываем

большое доверие. Перед нами поставлена задача образцово организовать отдых детей.

На летнюю оздоровительную кампанию отпускается в этом году более пяти миллионов

рублей. Пионерский лагерь военного завода будет самый большой, на шестьсот детей».

С ум-ма сойти! Я думал, как в школьном классе, человек 30-40, а тут шестьсот

оглоедов! Как я справлюсь с такой ордой?! Новожилова взяла со стола бумагу. «Тебе,

Щеголихин, оказано большое доверие, и ты нас не подведёшь. Из восьмой школы всего

только ты один, трое из семнадцатой и двое из тринадцатой. Тебя и в горкоме знают,

тебя даже военный комендант знает. Восьмая по строевой подготовке держит первое

место, мы тобой гордимся».

«А кого вы наметили из тринадцатой школы?» – спросила Золотая Ручка и глянула

на меня лукаво. – «Лилю Власову и Машу Чиркову».

Что тут можно сказать? Ни один мускул не дрогнул на его лице. Правда, слегка

перешибло дыхание. Они приходили к нашей Софье как раз по этому делу, когда я стоял

на посту. Всё меняется. Не страшны мне шестьсот пионеров, пусть их будет шестьсот

тысяч. Милая Софья Львовна, я стою перед вами на коленях до сих пор.

15

5-го июня мы окончили девятый класс, а 6-го десант союзников высадился в

Нормандии – открылся второй фронт. В тот же день мы с Лилей оказались в пионерском

лагере военного завода, в селении Чон-Арык, в предгорьях Ала-Тоо. Жара стояла

неимоверная, по слухам, до 60-ти градусов, лопалась кожа на ногах от зноя и сухости.

День от подъёма до отбоя был расписан буквально по минутам. Если в каком-то отряде

детям выпадало чуточку свободного времени, вожатой сразу выговор за

неорганизованность. Всюду строем в шеренгу по два – и купаться, и в столовую, и на

сбор курая для костра, и на линейку утреннюю и вечернюю. Мне пришлось

командовать при общем построении на линейку, играть на баяне марш при подъёме

флага утром и гимн при спуске флага вечером, рисовать стенгазету, готовить

самодеятельность, разгружать продукты для пищеблока, чистить картошку с

дежурными по кухне, принимать новый поток пионеров и отправлять по домам старый,

ну и, конечно, проводить военную игру «Битва жёлтых с зелёными». Весь лагерь

делился на два отряда, медсестра красила один бинт зелёнкой, другой акрихином,

резала на ленточки, и каждый делал себе повязку на рукав. Самодеятельность готовили,

как в школе, танцы, песни: «Огонёк», «Землянка», «Офицерский вальс». Детям

нравились именно взрослые песни, а пионерские шли вторым номером.

От зари до зари все мы вертелись как белки в колесе. После отбоя ещё заседал

штаб вожатых: что сделано, что не сделано, разбор недостатков и планы на завтра. В

двенадцать ночи все уже спали, только мы с Лилей сидели на склоне горы над лагерем.

Двое из шестисот. Смотрели на слабые огни города в далёкой низине. Мечтали. Ждали

падающую звезду – загадать желание. Моё было связано со словом падение. Мне было

уже семнадцать лет, я давно знал, мы с Лилей уже созрели для того самого. Она тоже

знала, но вела себя так, будто и не желала знать. Мы отваживались говорить

недомолвками, загадками, намёками, а Лиля ещё и с насмешкой, с издёвкой над чьей-то

слабостью, а может быть, и неумелостью, кто её знает. «Ты, конечно, мечтаешь, но фиг

получишь». Ещё как получу! В крайнем случае с другой. «Да-а?! Только попробуй!» В

накале спора полагалось бы ей тут же обнажиться и утвердить свой приоритет, однако

увы. Но так бывало у нас не каждый день, чаще мы элегически мечтали о будущем, как

я пойду в училище, потом буду летать, а она за меня волноваться. «Главное не в этом».

А в чём? «Я буду ждать тебя».

Для девушек военной поры не было ничего возвышеннее и романтичнее, как

ждать. «Она ждёт», – с завистью и восхищением говорили девчонки в 13-й школе о

Тане Калитиной из 10-го класса. «Смотри, Таня Калитина! – сказала мне таинственно

Лиля на ноябрьской демонстрации. – Она ждёт». Я увидел высокую, стройную и

строгую девушку с чуть надменным лицом и заволновался, будто она меня ждала.

Подумал, все стихи и песни войны – для неё, про неё – «Жди меня», «Тёмная ночь,