— Он не стерт. Я еще ничего не узнавал, спешил вас обрадовать.

— Пойди займись этим, и по возможности скорее.

Ждать пришлось не больше сорока минут. Когда Романдер вернулся в кабинет шефа, он был растерян. Револьвер, которым был накануне убит премьер-министр Норден, числился на хранении в арсенале полицейского управления столицы. Когда и при каких обстоятельствах он исчез оттуда и как оказался в старом гардеробе кронпринца, никто сказать не мог.

Нефедов любил вечерние часы, когда Центр пустел. Можно было сидеть в полной тишине, не слыша невнятных, искаженных тонкими стенками разговоров в соседних кабинетах, смеха секретарей во внутренних, лишенных окон комнатушках, которые примыкали к коридорам и отделялись друг от друга перегородками, доходившими лишь до подбородка, шагов чиновников, спешащих не то к директору, не то в кафетерий. После пяти вечера в Центре редко кто задерживался, люди торопились к своим автомобилям в подземных казематах Секретариата ООН, к пригородным поездам вокзала Гранд-сентрал, к скромным временным квартиркам на соседних улочках.

Нефедову спешить было некуда. Несколько месяцев до того в московской больнице он в последний раз поцеловал холодные губы своей жены и теперь не столько жил, сколько дорабатывал еще довольно большой свой срок работы в ООН. Дома его ждал одинокий попугай Хозе. Для свидания с ним было отведено более позднее время. Тогда птица садилась ему на плечо и требовательно тянула изо рта куски их общего ужина. Но еще рано, и можно спокойно предаться работе — не той формальной, положенной ему по штату, а другой, ставшей его хобби и захватившей его не меньше, чем других футбол или скачки.

Двадцать с лишним лет назад он, тогда еще молодой московский журналист, был заворожен паутиной связей между концернами и банками — паутиной, которую ему пришлось распутывать, готовя очередную статью о политических интригах в США. Первоначально собранный материал казался ему поверхностным и неубедительным, повторявшим сведения из старых книг, вышедших в лучшем случае в тридцатых годах, если не в начале века. В статьях коллег часто фигурировали финансовые гении прошлого, либо давно умершие, либо доживавшие свой век в имениях и клубах, лишенные прежней власти и влияния. Мир плутократии быстро менялся, вырастали новые поколения миллионеров и менеджеров, старые паутины рвались и исчезали, новые плелись. О них было мало известно не только публике, но и специалистам. Поэтому каждый новый казус был для него головоломкой, хитро кодированной депешей, разгадка которой оказывалась занятием трудоемким, но увлекательным и эффективным. Благодарный читатель с интересом узнавал вновь раскрытые тайны финансового мира.

Найденный им общий ключ к коду лежал не на большой глубине. Столкнувшись с необходимостью написать об одном из крупнейших концернов, выпускавших бомбардировщики и подводные лодки (аэрокосмическая эра тогда еще только начиналась, и рынок ракет, не говоря уже о лазерах, был еще узок). Нефедов погрузился в лабиринты биржевых справочников и скоро выработал несложный метод распутывать запутанное и постигать внешне недоступное. Постепенно незнакомые и ничего не говорившие ему фамилии и названия фирм приобретали реальные очертания, выстраивались в цепочки, кружки, треугольники и другие геометрические фигуры на схемах сложных сплетений.

В те годы Нефедов оставил журналистику и перешел в академический институт, где после многомесячного копания в анатомии финансовой олигархии защитил диссертацию, принесшую ему известность в науке. Изданная и переведенная, она стала популярной даже в американских университетах, где не очень-то склонны доверять советским авторам, пишущим об Америке.

Оказавшись в США в научной командировке, Нефедов смог проверить свой метод «живьем», применить его к людям, о которых до того знал лишь по справочникам. Как-то его представили директору-распорядителю инвестиционного банка Морганов. Уинфред Перси был рослым пожилым мужчиной. Он вырос из клерков и служил еще при легендарных Томасе Ламонте и Джоне Пирпойнте Моргане-втором.

— Знакомьтесь, это русский экономист, — представил Сергея один из партнеров фирмы.

— Белый или красный? — живо поинтересовался Перси.

— Красный, — заверил его Нефедов.

— Никогда не встречался с красным русским, мне все время почему-то попадались белые. Давайте поговорим.

Нефедов подкупил его неожиданным для иностранца знанием истории банка Морганов. Но о его нынешних деятелях Нефедов знал очень мало. Роль самого Перси была ему совершенно непонятна. Сергей вспомнил, что у него был вопрос по поводу одной детали, обнаруженной в каком-то справочнике.

— Скажите, мистер Перси, — спросил он рассуждавшего о технике банковских консорциумов собеседника, — что же случилось с фирмой «Филадельфиа металл уоркс», директором которой вы были в тридцатых годах?

Перси буквально оторопел. Он глядел на русского так, как будто тот был сыщиком, напавшим на мало кому известный факт из прошлого собеседника. Потом широко расплылся в улыбке.

— Это дело кануло в историю. Я полагал, что его никто уж не помнит. Не пойму, как о нем может быть известно в Кремле? Могу рассказать, напишите в своей книге, если это интересно.

Перси рассказал следующее. В Филадельфии в начале века существовала небольшая металлургическая фирма. В тридцатых годах кризис довел ее до грани банкротства. Морган-второй выкупил фирму за бесценок по просьбе одного местного банкира, знавшего еще старшего Моргана. Тогда же Морган-второй велел одному из своих молодых сотрудников — Перси — заняться бедствующей фирмой и постараться превратить убыток в прибыль. Тот взялся за дело, что-то распродал, что-то реорганизовал, что-то попросту ликвидировал. К концу декады фирма была в таком состоянии, что за нее была выручена сумма, в двадцать раз превышающая первоначальное вложение Моргана. Из таких услуг, увеличивавших миллионы хозяина, складывалось доверие к подчиненному. Последующее его возвышение было закономерным. Для истории же об этом сохранились лишь краткие, мало что говорящие три строчки в справочнике «Кто есть кто»: «У. А. Перси — директор-распорядитель ’’Морган, Тримбл”, в 1933–1939 гг. — директор ’’Филадельфиа металл уоркс”».

Этот случай подтвердил убеждение Нефедова в том, что в переплетениях директорских постов редко встречаются случайности и что их скупой список — лишь вершина огромного айсберга, о котором моряку лучше всего знать заранее, отправляясь в плавание. Впоследствии он много раз встречался с американцами, занимавшими в плутократической иерархии разные ступеньки, но разговоры с Перси запечатлелись в его памяти как первый отправной урок, указавший ему путь к дальнейшему познанию тайн.

Февральское небо над Нью-Йорком быстро темнело. Из окна на пятнадцатом этаже виден был лишь небольшой его кусок. Внизу на Тридцать седьмой стрит зажглись фонари, их огни отражались в окнах американской миссии. Над соседними крышами возвышался куб главного здания Секретариата ООН. Нефедов провел там два года, прежде чем Центр исследований перевели в новое помещение. Он тосковал по своему старому кабинету на двадцатом этаже, откуда открывалась беспредельная панорама Ист-ривер, старого моста Пятьдесят девятой стрит, Квинса с его приречными складами и причалами и далекой неоновой рекламой манхэттенских универмагов, державших там помещения для распродажи мебели, ковров, посуды и другого товара.

К тому времени, когда он приехал работать в Центр, его методика была уже хорошо известна в Нью-Йорке, ею пользовались составители новых дорогостоящих справочников о различных сторонах деятельности Уолл-стрит для ее же дельцов. Но в последнее время он занимался совершенствованием методики и об этом до поры до времени не распространялся. Опираясь на богатый архив Центра и его банк данных, куда постоянно поступали новые сведения, он разработал способ анализа информации с помощью составленных им компьютерных программ и теперь испытывал новый способ, применяя его к различным сложным ситуациям. Когда требовалось добавить изюминку, например, в доклад ООН о связях транснациональных корпораций с режимом апартеида в Южной Африке, то сделать это мог именно Нефедов. Но, пока новая методика еще не была отшлифована, он не предавал ее гласности. О ней не знали даже коллеги. Исключением был Йонсон.