— На будущую весну устроим здесь уголок юннатов, отдел “По родной Белоруссии”. Высадим все

травы, злаки и цветы, которые растут в нашей республике. А сколько есть позабытых полезных вещей! Вы,

конечно, видели здесь, на Полесье, домотканные покрывала? Так это же крапива, обыкновенная крапива, и она

дает такой яркий, нелиняющий зеленый цвет!

Их познакомил Василь Мороз на районном совещании учителей, куда пришла и Женя, оказавшаяся на ту

пору в Городке.

Она уже обжилась в районе. Городок стал для нее теперь только транзитным пунктом. Бывало так, что из

Грабуня, из самых топких лесных мест, ее подвозили клюквенники, и целый день она ехала в кузове, по колена

засыпанная твердой румяной ягодой. Она не зависела больше от начальственных “побед” и “газиков”: просто

садилась на крылечко райисполкома, на площади, где сливались все пять глубынь-городокских дорог, и ждала

попутных машин. Многие шоферы знали ее в лицо и, притормаживая, кричали из кабин:

— Может, с нами на Лучесы?

— Нет, в Дворцы. Спасибо!

— Что же вы знаете о районе, если не были в Братичах? — сказал с первых же слов Костя. И так как она

замешкалась с ответом, решил за нее сам.

— Поедете сейчас же со мной, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Ну да, на лошади.

Ничего, довезу. А чемодан можете оставить: вообще советую на будущее рюкзаком обзавестись.

Женя представляла себе Соснина по рассказам Василя, с которым подружилась еще в Большанах,

несколько иначе, но после этих слов тотчас уверилась, что нет, все в порядке, именно таким взъерошенным, с

возбужденно блестящими глазами, маленьким, быстроногим и надлежит ему быть!

Они проехали десять верст в тряской двуколке, и Женя сосредоточивала всю свою волю на том, чтоб не

вскрикивать и не хвататься за Костю при каждом ухабе.

Учебный год еще не начинался, но двор школы кипел детворой. Босые мальчишки и девочки с

серебряными сережками гремели заступами — рыли круговую канаву.

— Здесь будет Остров трудолюбивых, — пояснил мимоходом Костя.

Его тотчас окружили, и он, оставив Женю в стороне, начал отмерять расстояние, шагая по площадке.

— Осторожнее! — закричал вдруг он, живо оборачиваясь к ней. — Вы идете по Атлантическому океану.

И ребята тоже загалдели, радуясь ее изумлению, — конечно же, по Атлантическому океану.

— Не видите? Это плоскостная карта мира: вылеплен рельеф материков, их горы и реки. Сверху

зацементируем. А весной высадим растения, что откуда пошло, чтоб ребята знали. Городских ребят надо учить

работать, чтоб не росли белоручками, а здешних, вот в такой глуши, — мечтать! Так я понимаю

политехническое образование, — добавил он потише, для нее одной.

Переступая песчаные — не выше картофельной грядки — Гималаи под бдительными взорами

мальчишек, Женя в самом деле на какой-то момент почувствовала себя вдруг открывателем миров… “Что за

молодец этот Костя!” — искренне восхитилась она.

Энергично распахивая, двери, он провел ее по пустым классам, где в одном месте сидела, нахохлившись,

сова, а в сарае взад и вперед бегали, как маятники, лисята. Если позвать “лис, лис”, они шли на зов. Стеклянный

ящик, выложенный корой и елочками, стал зимним приютом муравейнику.

— Мы его выкопали в лесу, целиком, а весной перенесем на Остров трудолюбивых. Видите лампочки?

Это специальная батарейка. Потушишь свет, и они отправляются спать. Однажды я не был в Братичах два дня,

смотрю: муравьи прямо шатаются от истощения. “Кормили?” — спрашиваю. “Да”. Оказывается, двое суток

горел свет, и муравьи все работали. У них такой закон: отдыхать только ночью.

“Как здорово! — снова подумала Женя. — Земля для него будто шире, интереснее, заселеннее, чем для

каждого из нас…”

— Вы биолог? — спросила она.

— Философ, — отозвался Костя, немного погрустнев. Но это облачко слетело с него быстро.

На пришкольном участке, раздвигая пахучие стебли конопли, они уже заговорили о возможностях всего

колхоза.

— По-моему, Братичи выходят сейчас в первую шеренгу по району, — сказала Женя, гордясь своей

осведомленностью. — В этом году миллионерами, пожалуй, станут!

— Миллионеры! Да они могут двадцать раз миллионерами стать! Я и Любикову это говорю.

И, поймав ее недоверчивый взгляд, он самолюбиво вспыхнул.

— Хотите, докажу на примере? Смотрите сюда. — Костя обвел жестом все вокруг. — Раньше на

пришкольном участке разводили всего понемножку: рожь, овес, овощи. Выручали от силы тысячу рублей.

Наконец этой весной бывший директор догадался. “Давайте, говорит, сажать только овощи и коноплю. Это

выгоднее”. Я подсчитал: осенью доход будет с этого участка уже не меньше восьми тысяч, особенно за

коноплю. Конопля это — о! — Он почти с благоговением поднял палец. — Я Любикову говорю: “Алексей

Тихонович, у вас сорок га конопли, а почему не двести? Земля есть, рабочих рук хватает”. Мнется: “Ну уж и

двести…” Доказываю с карандашом в руке, сколько прибыли получит колхоз. “Нет, отвечает, хоть бы сто для

начала… Уж больно она истощает землю”. А агроном тут же рядом стоит. “Так введем, говорит, наконец

твердые севообороты, станем хозяйствовать по-настоящему!” Вот, например, мы, школа, с этих же своих соток

получим через три года сорок тысяч. Откуда? — Он указал на заботливо подвязанные яблоньки-двухлетки. —

Их пока пятьдесят штук. В этом году посадили еще двести. Вот какие у нас возможности! Так ведь это только

девяносто соток. А в Братичах земли две тысячи га!

И хотя даже и Женя с ее крошечным жизненным опытом понимала, что не все, должно быть, так просто и

у Любикова есть свои резоны возражать Соснину, ее не могла не покорить стремительная Костина

жизнерадостность, которая была так сродни ей самой; желание все переделать своими собственными руками,

тотчас! Казалось, ум его постоянно находился в кипенье, и чем больше прибавлялось ему работы, тем он

становился деятельнее.

Посреди разговора Костя вдруг озабоченно приподнялся, вглядываясь через пыльную дорогу туда, где за

холмом чуть виднелось гречаное поле.

— Где же мои ребята? — пробормотал он, бросив взгляд на часы. — Мы тут во время уборки с

младшими в ближайшую бригаду молоко на поле носим. Где подальше — там возят, а здесь близко, да и лошади

заняты в колхозе.

Он встает во весь рост и кричит, сделав из ладоней рупор:

— Ре-бя-та! Э-ге-ге!

Издали ему откликаются. Девчонки и мальчишки бегут, вздымая клубы пыли.

Пока они подходят, он говорит Жене задумчиво:

— А как они ревнивы, класс к классу! Попробуй-ка удели кому-нибудь больше внимания. Я никогда не

думал, что детская привязанность — такое глубокое и беспокойное чувство. Ведь ребенок еще сам не знает, чего

он хочет от человека…

Первые подбежали девчонки, пыльные, растрепанные, с исцарапанными ногами, — и тотчас все вокруг

защебетало.

— Константин Евгеньевич! Сейчас подоят, уже бидоны стоят!.. Константин Евгеньевич!..

Они сели тут же, на траве, беззастенчиво рассматривая Женю и обхватив руками острые коленки,

узкогрудые пятиклассницы, лишенные еще и тени кокетства. Были среди них такие, с кем Соснин уже успел

побродить по окрестностям, и у них находились общие воспоминания (“А помните, как палка обгорела и все

ведро бух в костер?”). Посмеиваясь и пошучивая, он вспоминал какие-то мелкие происшествия, которые

заставляли их краснеть от удовольствия или от смущения.

Когда принесли бидоны с теплым молоком, тащили их поочередно, хотя детские руки натягивались от

напряжения, как струны. Иногда Костя их сменял, но больше все-таки несли сами ребята. Тяжело? Ну и что! И

они повторяли упрямо:

— Ну и что!

Женя тоже тащила бидон, когда подходила ее очередь, и все хотела спросить Костю, как это удалось ему