штабелями книги, а на другом конце ютилась сахарница, несколько тарелок да два стакана на разных

блюдечках: одни тот, из которого пила чай сама Антонина, а другой “гостевой”, на всякий случай. И на нем

собиралась пыль.

“Все бы это надо перемыть, перечистить, — подумала Антонина. — Купить новые чашки, скатерть,

этажерку. Книжного шкафа, наверно, не найдешь в Городке. Хотя давно я не была в магазинах…”

— Антонина Андреевна! Уже больного из Большан привезли! — крикнула Каня под окном и принялась

увещевать кого-то: — Да не плачь ты, тетка, сейчас твоей дочушке укол сделаем, капель, порошков дадим. Так

уж, думаешь, сразу и помирать?..

Но все-таки в этот день больных было действительно мало. Антонина скоро покончила с амбулаторным

приемом, обошла палаты. За два года она привыкла делать все сама: лечить глаза и уши, принимать роды,

вправлять вывихи, даже управляться с грозными хирургическими инструментами, если не было возможности

отправить человека в Городок. Километров на двадцать пять в окрестностях не было ни одной обходной тропки,

которой не знала бы она: какие из них непроезжи осенью, а какие в снегопады засыпает по брюхо лошади.

Но еще больше людей протаптывало шлях на Лучесы, что вел к бревенчатому дому больнички, под самое

окно “докторки”.

Антонина была здесь и “скорой помощью”, и “помощью на дому”, и ординатором при стационаре, и

санитарным инспектором, и пропагандистом гигиены. Ей приходилось выступать в школе с докладами, а на

сессиях райсовета стыдить председателей двух смежных колхозов — Большан и Лучес, — которые все никак не

могли поделить сферы влияния, и зачастую, чтобы починить колодец, привести в порядок двор или починить

ограду больницы, ей приходилось доходить до самого Ключарева.

День, который начался сегодня для нее миганием золотых ресничек на стекле, до самого вечера оставался

таким же солнечным.

Антонина была на вызове у больного, прошла по пустой деревне, заглянула в бригаду и теперь

возвращалась. Она привыкла и любила много ходить.

Когда идешь по таким вот районным дорогам, равномерно размахивая руками, упруго чувствуя всей

ступней теплую землю под ногами, добрые, хорошие мысли осеняют человека!

По обе стороны наезженной колеи рыженькие метелки лисохвоста виляют на ветру, как в самом деле

юркие лисьи хвосты. Отава на месте первых покосов буйно поднимается после дождей, насыщая все вокруг

травяным запахом. Люцерна, посеянная вторично, цветет лиловым ласковым цветом… А потом дорога входит в

лес, наполненный густым шумом листьев. Клены и березы частоколом смыкаются у его заповедных границ, а

по пригоркам торопливо, озорно бегут вверх сосны. На вечерней и утренней заре их стволы у верхушек

зажигаются оранжевым огнем, как маяки…

Отойдешь от дороги на несколько шагов в сторону — и уже проворные белки с острыми мордочками,

размахивая хвостами, звонко цокают и безбоязненно кувыркаются на ветвях. Земля здесь густо усеяна

колокольчиками; целые выводки сыроежек растут на стежках — пойдешь и споткнешься! А на круглых

полянках сидят, распушившись, молодые сосенки, как зеленые ежики… Когда выглянет солнце, все кругом

блестит и сверкает; в пасмурный же день прохладная тишина обнимает окрестности. Пройдешь лесом,

поднимешься на пригорок, окунешься в хлебные поля — и вот уже розовая глинистая дорога вводит тебя в

село…

Жужжание мотора Антонина услышала еще издали. Она обернулась, следя за приближающейся

машиной. “Может быть, Ключарев? Нет”. Ей не хотелось сейчас, чтобы кто-нибудь нарушал ее одиночество.

Она продолжала идти, не оборачиваясь, все тем же мерным шагом, только посторонившись немного.

Там, где машина догнала ее, была глубокая выбоина, и шофер притормозил переваливая.

Шофер был райисполкомовский, знакомый, он поздоровался с Антониной, и она тоже слегка наклонила

голову.

— Может быть, нам по пути? — спросил шофер.

— А вы куда?

— В Большаны.

Она покачала головой. Рядом с шофером сидел, не облокачиваясь и не откидываясь на спинку сиденья,

молодой человек с очень светлыми волосами. Он тоже взглянул на Антонину, и в его глазах промелькнуло

слабое выражение не то чтобы интереса, а скорее желания припомнить что-то.

Машина рванулась вперед.

— Кто это нам встретился? — спросил Якушонок немного погодя.

— Доктор из Лучес, Антонина Андреевна Лукашевич.

Якушонок вспомнил, что она тоже депутат райсовета, а так как сессия готовилась на следующую неделю,

ему нужно было бы повидать и ее. Он обернулся, но машина ушла довольно далеко. “Жалко, что не

остановились”, — подумал Якушонок и уже по-другому, с чисто мужским интересом, мимолетно подосадовал,

что даже не разглядел ее хорошенько.

Ему запомнилась только непокрытая голова с темными, слегка растрепавшимися волосами — словно

дорожный ветерок запутался в них — да зеленое платье, плотно обтянувшее на ветру ее покатые плечи и

высокую грудь. Наверное, у нее очень черные ресницы: взгляд из-под них был какой-то полузагашенный, как

тлеющий уголь…

Беглая встреча на проезжей дороге не ускользнула из памяти Антонины. Она видела, как Якушонок

обернулся, и несколько секунд стояла перед ним, хорошо видимая под низким, закатным солнцем, в теплоте

хлебов, сама уходя в них по пояс, как стебель растения.

Дорога круто сворачивала на Лучесы, и вот уже колосья скрыли Антонину с головой. Она шла, не

прибавляя шага, но продолжала смотреть на себя со стороны, его глазами, и это показалось ей странным.

Должно быть, она тоже, как и весь район, незаметно для себя подпала под обаяние многочисленных рассказов о

стремительной энергии этого человека, которая кое в чем противоборствовала даже Ключареву. (Городчуки

сами еще не знали толком, как отнестись к этому: насмешливо или восхищенно?)

“Посмотрим, посмотрим, что за Якушонок”, — небрежно сказала себе и Антонина.

У нее нашлось неотложное дело к Якушонку: нужно было посоветоваться об использовании больничных

фондов.

Однако, когда она приехала в Городок, Якушонка там не было. Он колесил совсем в другом конце района.

Начиная с этого дня, Антонина особенно внимательно стала вслушиваться в досужие разговоры о новом

председателе райисполкома. Узнавать, выспрашивать что-нибудь было не в ее характере, но иногда она все-таки

роняла слово-два, чтобы не дать затухнуть случайному разговору. Ей хотелось увидеть его самой и рассмотреть

хорошенько, и она уже заботливо обдумывала эту их новую встречу, потому что Антонина не допускала и

мысли, что он тогда на дороге мог совершенно не заметить ее.

4

Якушонок встретился с Антониной через несколько дней. Под вечер она увидела, как его машина прошла

по Лучесам, поднимая тонкую, светящуюся на солнце пыль.

Улочка полого спускалась вниз, к сельсовету, где старая рябина приветливо махала подъезжающим

своими красными кистями, словно праздничными флажками.

Помедлив немного, Антонина вышла на крыльцо.

На низких крышах сараев дозревали желтые тыквы. Охапки вырванного с корнем мака с коричневыми

твердыми головками лежали на бревнах. Кринки из-под молока сушились на частоколе. Привычный мир!

Она закинула концы легкого шарфа за плечи и медленно пошла вниз, к сельсовету. На ней было зеленое

платье.

В сельсовет вызвали для беседы нескольких колхозников, из тех, что хотя и числились в колхозе, но работ

никаких не исполняли, жили приусадебным хозяйством.

— Мне мертвых душ не надо, — сказал с придыханием председатель колхоза Гром. — Я их в два счета

выставлю!

Якушонок дал ему выговориться.

Гром был чуть не вдвое старше его самого. Приехал он в Городок весной из большого города, где много

лет руководил солидным учреждением (жена и до сих пор оставалась там: берегла квартиру).