– Сказали, что они дело возвращали. Но пообещали, что поищут. Я им объяснила, что убийство на контроле в Киеве, а то бы они и не почесались… А в архиве никого этим не напугаешь. У них сейчас ремонт, отпуска, и им вообще все до лампочки. По-моему, это полная безнадега, Игорь! И мне кажется, их строители нашими пропавшими делами бочку со смолой во дворе топят!

– Ну, может, найдется еще, – неуверенно предположил капитан. – Слушай, а если с другого конца зайти? В морге ведь остались записи, какое отделение его доставило?

– Теоретически остались.

– Ну давай, запрашивай!

– Игорь, я же не первый год работаю, – обиделась Катя.

Сегодня был тяжелый, суматошный, прошедший практически впустую день, и она жутко устала именно от этой непробиваемой бюрократической безнадеги: то не записали, это забыли, там потеряли… При этом столь необходимое Кате дело, вполне вероятно, лежит себе спокойно в архиве, просто поставили его не на ту полку. А ее послали в санинспекцию, чтобы просто стрелки перевести. Потому что признавать свои ошибки у нас не любит никто. Впрочем, она и сама, как оказалось, этого не любит. И готова была прятаться и выключать телефон…

– Я и там уже побывала, – сообщила она напарнику. – Я же тебе как бы намекнула: записи остались. Но исключительно теоретически. А практически в регистрационный журнал номер отделения вписать забыли, начальство ничего не помнит, а тот, кто его вскрывал, проработал три месяца и уволился к чертям собачьим!

– Так домой к нему…

– Дома у него никто не открывает, и соседи говорят, что уже месяц не видели. Не в розыск же его объявлять!

– Да, дела…

Чайник зашумел, выпустил облако пара и с треском отключился.

– Еще и голова болит. – Катя поморщилась.

– Тебе зеленый или черный?

– Откуда такое разнообразие? – удивилась она.

– А это недавно Борька придумал зеленый чай пить. Говорит, в жару хорошо. Я его не понимаю, этот зеленый чай. Ни вкуса в нем, ни запаха. Желтая вода какая-то.

Катя зеленый чай как раз любила, а разбираться в нем ее научила Наталья, которая утверждала, что зеленый чай очень полезен для кожи.

– Давай мне зеленый, – распорядилась она.

Лысенко пожал плечами, бросил в одну чашку пакетик зеленого, а в другую – черного, залил кипятком и придвинул Катерине.

– С сахаром? – спросил он.

– Игорь, ну кто пьет зеленый с сахаром? В крайнем случае – с лимоном.

– А я знаю, как его пьют? Кто вообще хлебает эту бурду… Так что теперь делать будешь, – вернулся капитан к вопросу об умершем бомже. – Эксгумацию?

– Его даже эксгумировать нельзя! – Катя с досадой утопила пакетик ложкой.

– Почему? Его что, сожгли?

– Сожгли.

– А кто разрешил родственникам кремацию, если случай явно уголовный?

– Ну, какой уголовный… Пищевое отравление. И вообще, ты что думаешь, в его желудке кто-нибудь пытался обнаружить остатки грибов? Да он мог есть что угодно в день смерти, если на то пошло. Они же все подряд жрут, бомжи эти… Ну, кроме того, ты сам знаешь, как бомжами у нас занимаются. Хорошо еще, что у них практиканты тогда работали, и по всем правилам и вскрытие сделали, и анализ на токсин. Могли же что угодно в заключении написать, например сердечный приступ. Кого волнует, кто будет разбираться, отчего он умер? Он же бомж! А кремировали почему… В том-то и дело, что родственники от него отказались. Ни жена, ни сын не захотели хоронить. А сожгли его за государственный счет, потому что морг, как мне объяснили, не резиновый.

– Так каким макаром ты будешь концы искать?

– Есть у меня одна хорошая мысль! – загадочно произнесла старлей Скрипковская.

– Слушай, выросли они как… – вдруг сказала Дашка, удивленно рассматривая дочерей, которым уже явно стала тесна двойная коляска. На эту неожиданную – ведь все маленькие дети быстро растут – мысль ее натолкнули крохотные штанишки, которые она перед прогулкой случайно взяла из комода вместо нужных запасных. Штанишки эти надевались, когда Саньке и Даньке было от недели до месяца, а сейчас одежку им можно было натянуть едва до колена и ползунки смотрелись кукольными. Дочери же, хоть и были весьма миловидными, куклами не выглядели. В последнее время они вели себя особенно активно: ползали и даже пытались встать на ноги, играли игрушками-погремушками и вовсю агукали. Бабуля, склонная к необоснованным фантазиям, даже различала в их лепете какие-то слова и утверждала, что они начинают говорить.

– Ты смотри, как выросли! – Даша приложила штанишки к спящей Даньке. – Ой, не верится, что они это носили! Я уже коляску с ними поднять не могу, – пожаловалась она мужу.

– Ну, я пока поднимаю.

Они не спеша, наслаждаясь редкими минутами отдыха и общения друг с другом, по очереди катили коляску. Погода на улице была прекрасная: наступил конец августа и солнце уже не палило, а приятно грело. В небе просматривалась та пронзительная эмалевая синева, которая предвещает погожий сентябрь с нарядной листвой и скорое бабье лето. Первого сентября теща принесет домой огромную охапку цветов, которые будут стоять во всех вазах и даже трехлитровых банках, и они будут целую неделю жить словно в оранжерее. Теперь уже – в своей оранжерее. Завтра наконец ремонт будет завершен. Даже как-то не верится.

– Давай до дома пройдемся, – попросила Даша.

– До нашего?

– Ну конечно!

– А мы туда и свернули, – заметил Сашка. – По привычке, наверное. Я, правда, сегодня туда не собирался, но… Ты знаешь, я, конечно, у родителей тоже вроде как дома, но почему-то мне все равно хочется побыстрее переехать обратно к нам.

– А уж как мне хочется! – заверила его жена.

– Ну, мои родители, по-моему, к тебе прекрасно относятся, – осторожно заметил Бухин.

– И относятся, и даже носятся как с писаной торбой! И со мной, и с девчонками. У тебя прекрасные родители, Саш. Честно. Но знаешь, ужасно хочется обратно. Правда, там другая ситуация – получается, что ты живешь с тещей…

– Даш, у тебя тоже прекрасная мама, – поспешил заверить он жену.

– Ну, трения все же случаются.

– А что ты хочешь, она учительница все-таки. А я мент. Та еще парочка. Даш, ты же знаешь, даже если твоя мама чем-то недовольна, я не обижаюсь. В конце концов, она мне сделала самый большой подарок в жизни – родила тебя. – Он потянулся и поцеловал жену в щеку.

Дашка счастливо засмеялась.

– А тут еще и это… с Пал Палычем… все-таки очень некрасиво получилось. Не в том плане, что он ей предложение сделал, а то, что все узнали. Теперь я перед ней виноват.

Они оба помолчали. Саша осторожно катил коляску, стараясь не тревожить дочерей, – пусть поспят подольше. Дашка шла рядом, наслаждаясь прогулкой, комплиментами мужа и отчасти своим положением матери, родившей это чудо природы – двойняшек. Она беззаботно помахивала рукой, и на лице ее блуждала умиротворенная улыбка.

– Даш, а ты стихи сейчас пишешь? – спросил Бухин жену, бережно спуская коляску на мостовую. – Или тебе с малышней некогда?

– Не тряси так, – попросила Дашка, – проснутся. Стихи я всегда пишу. Независимо ни от чего. Они из меня сами выливаются. А почему ты спросил?

– Ну… не даешь ничего последнее время.

– А ты сам не хочешь!

– Даш, давай поссоримся, – задушевно попросил муж, и она засмеялась.

– Если тебе интересно, то они все в прикроватной тумбочке лежат. Бери и читай. Я их не прячу. Ну и о театре я в последнее время написала несколько стихотворений, – сообщила Даша.

– А почему о театре?

– Ну, ты же, когда приходишь домой, все время что-то о театре рассказываешь. И потом, я ведь люблю театр… хоть мы последнее время нигде и не бываем.

– Вот Саньку и Даньку кормить бросишь…

– Нет, – испуганно сказала жена. – Рано еще!

– Во-первых, они скоро все подряд есть станут. Бабуля им вчера по баранке дала, так харчили!

– Им просто зубы хотелось почесать. Они больше перемазались, чем съели.

– Они тебя не кусают? – озабоченно осведомился Сашка.