узнает настроение раджи и испросит у него позволения. Какова будет воля государя?

Слова телохранительницы вывели Дханананда из оцепенения.

— Что, что? Что такое ты говоришь? Служанка от госпожи? С письмом? В такое время? Что же

содержится в письме? — проговорил он, то ли обращаясь к телохранительнице, то ли разговаривая сам с собой.

Телохранительница застыла на месте. Радже не хотелось никого видеть, но тут же он подумал, что не

стоит оставаться наедине с этим злым наваждением и, пожалуй, лучше отвлечь себя каким-нибудь делом.

Поэтому он сказал:

— Ступай! Пусть впустят служанку с письмом. Скажи стражникам, что я так приказываю, и приведи ее

сюда.

Телохранительница отошла к двери и вернулась с посыльной. Служанка, как положено, простерлась ниц

перед раджей и, сложив над головой руки в почтительном приветствии, промолвила:

— Божественный повелитель, моя госпожа шлет вам это письмо. Соблаговолите прочесть и отдать

распоряжение бедной рабыне.

Взглянув на служанку, раджа Дханананд заметил, что не помнит, чтобы он видел ее раньше, но в то же

время лицо ее было как будто знакомо ему. Но он не стал раздумывать над этим, а обратился к письму — вскрыл

и стал читать.

“Будь благословен! Может быть, великий царь будет гневаться на свою рабыню за это письмо и захочет

наказать дерзкую. Но да подарит он ее своим милосердием, лишь один-единственный раз обратит на нее свой

взор и выслушает несчастную. По случаю великой радости раджи об этой рабыне вспомнили и сняли с нее

цепи, а значит, сын арьев не совсем забыл свою жалкую служанку. И тогда она решилась написать письмо и

потревожить покой великого раджи. Как ждет птичка чатака капли дождя, как жаждет ночью перепелка вновь

увидеть возлюбленную луну1, так ожидает своего повелителя Мурадеви. Вверяю себя воле моего господина.

Исполнит ли он жалкую мольбу его рабыни?”

Дханананд не сразу понял, кем написано это письмо. Уже на середине он стал догадываться, а прочитав

последние строчки, убедился в правильности своей догадки. Служанка, пришедшая с письмом, все еще стояла

перед ним. Он взглянул на нее и снова обратил взор на письмо. Перечел его еще раз и задумался. Потом вдруг

решительно сказал:

— Ступай! Сообщи своей госпоже, что я тотчас же прибуду к ней. А ты, — обратился он к стражнице, —

отведешь меня в покои Мурадеви.

Услыхав его слова, обе женщины застыли на месте, точно пораженные громом небесным или пронзенные

ударом молнии. Служанка, однако, быстро пришла в себя. Она тотчас сообразила, как обрадуется ее госпожа

счастливой вести, поэтому, поклонившись радже, выскользнула из дворца и бросилась бежать. Изумление же

стражницы прошло не так скоро. Она не могла поверить, что слышит все это наяву, а не грезит. Она застыла, как

каменная статуя, и не двигалась с места. Видно, Дханананд заметил ее состояние, потому что он улыбнулся и

сказал:

— Очнись! Ты не спишь. Я в самом деле желаю отправиться в покои дочери раджи киратов. Я хочу

увидеть Мурадеви. Шестнадцать лет я отвергал ее, но теперь, хотя бы в честь праздника царевича Сумальи, не

хочу оставлять ее в горе.

Раджа так объяснил вслух причину своего решения. В действительности же дело обстояло немного

иначе: он хотел отвлечься от мрачных предчувствий. Он надеялся хоть ненадолго забыться, встретившись с той,

кого не видел целых шестнадцать лет. Новизна пленяет нашу душу, и тогда тревожные мысли, которые мы

хотим прогнать, уходят прочь. С такой надеждой Дханананд поднялся с трона и пошел следом за стражницей.

Тем временем служанка Мурадеви, обрадованная тем, что раджа посетит сегодня покои ее госпожи,

примчалась назад как одержимая и сообщила своей повелительнице, нетерпеливо ожидавшей ответа,

счастливую новость. Выслушав ее, Мурадеви на один миг — лишь на один миг — не поверила ее словам. Но,

взглянув внимательно на лицо служанки, она оставила сомнения и тут же поднялась, чтобы приготовиться к

встрече махараджи. На ней почти не было украшений, но и те немногие, которые были надеты, она сняла,

оставив одно жемчужное ожерелье. Вместо шелковых одежд надела простые, белого цвета. И, при чесавшись с

легкой небрежностью, приколола к волосам один-единственный цветок, известный под названием “стрела

любви”. Она усилием воли стерла с лица следы ненависти и мести и приняла вид возлюбленной, истомленной

разлукой с любимым. Взглянув напоследок в зеркало, дабы убедиться, что вид ее соответствует ее намерениям,

она села в ожидании прихода махараджи. В немногие минуты до его появления она успела обдумать, какими

словами и движениями будет приветствовать гостя, когда и что скажет, как улыбнется, какое выражение придаст

своему лицу, какие оттенки — голосу.

Едва успела она закончить свои приготовления, как появился Дханананд, ведомый стражницей.

— Сюда, сюда, повелитель! — возглашала служанка. — Вот Мурадеви, которая ждет вашего

благосклонного взгляда.

1 Согласно древнему поверью, кукушка чатака питается только каплями дождя, а перепелка чакора — лунным светом. Эти

птицы — излюбленный образ тоскующих в разлуке влюбленных.

Стражница скрылась. И сразу же Мурадеви воскликнула в страстном порыве:

— О, сын арьев! Да упадет ваш взор на ту несчастную, которую, почитая виновной, вы отдалили от себя!

— И она припала головой к стопам раджи, оросив их слезами.

Так горячо и страстно прозвучала мольба женщины, столько неподдельного страдания было в ее словах,

что, движимый невольным сочувствием и жалостью, раджа молча поднял ее и без слов привлек к себе. Заглянув

в ее лицо, он увидел, что оно прекрасно необычайной, скорбной красотой, и сердце его устремилось к ней. Ее

убор — простые белые одежды и единственный цветок вместо украшений — пленил его изысканной простотой.

Что может быть лучше естественного очарования? А природа щедро одарила Мурадеви, и ей не нужно было

никаких ухищрений, чтобы подчеркнуть свои достоинства. Ей было уже за тридцать, и сейчас, когда она

находилась в расцвете зрелой женственной красоты, ей особенно шел строгий белый наряд, оттененный лишь

сверкающей белизной жемчужной нитки и “стрелой любви” в волосах. Этот цветок, как символ, особенно

дразнил воображение раджи. И тут-то уж Мурадеви почтительным обхождением, любовными речами, робкой

лаской, нежными словами, движением бровей, сверканием взглядов и стонами тоски окончательно полонила

Дханананда.

То, что уже первое ее письмо сразу оказало нужное действие на махараджу, показалось Мурадеви

счастливым знамением. Она думала: напишу раз, не подействует — напишу снова и снова, но рано или поздно

завлеку махараджу в свои покой. А уж когда это удастся и он явится ко мне, я сумею прибрать его к рукам.

Теперь, когда махараджа пришел к ней по первому зову, она несказанно обрадовалась, что так быстро

свершилось задуманное. Однако она ничем не выразила своего торжества. Она заботилась об одном — убедить

раджу, будто она бесконечно благодарна ему за то, что он снизошел к отвергнутой жене и не оттолкнул ее.

И она вполне достигла желаемого. Очарованный изъявлениями преданности и любви, Дханананд утешал

ее:

— Милая Мурадеви! Оставь печаль, не горюй больше. Забудь о том, что было и что давно прошло. Это

было какое-то помрачение. Сегодня я словно переродился. Увидев, как ты исстрадалась за эти годы, я начинаю

думать, что был введен в заблуждение. Иначе разве могла бы остаться неизменной твоя любовь? Ни думай ни о

чем. Если и была на тебе вина, забудь об этом. Если повинен был я, постарайся и это забыть. Мы оба искупили

давние ошибки. К чему о них помнить? Ах, милая, неужели ты наказана мною безвинно?

— Сын арьев, как я могу сказать “да”? Разве может ваша рука свершить несправедливость? Нет, нет! Это