раджи, своего господина? Собственной рукой написала письмо? Посадить ее на осла задом наперед! Опозорить

при всем народе! Бросить труп ее на съедение шакалам! Не погляжу, что она мать моего первенца, моего

наследника. Завтра ради дьявольских своих дел она и сына родного не пожалеет. Наказать ее! Казнить!

— Махараджа! — перебила его Мурадеви. — Махараджа, не принимайте поспешных решений! Откуда

вы знаете, что все это подстроила махарани? Может быть, кто-нибудь другой действовал от ее имени?

Махараджа, не надо спешить. Поспешность ни к чему хорошему не ведет. Как было со мной? Поспешили тогда

— и не стало нашего сына, который был бы теперь наследником и снял бы с вас многие заботы. Тогда никто не

осмелился бы посягнуть на вашу жизнь. Да что говорить об этом! Главное — то, что вы в безопасности. Пока я

жива, никакое злодейство вас не коснется. Я всегда буду настороже, как черная кобра1. Зачем спешить, раз

ничего плохого не случилось? Нужно спокойно все рассудить, найти виновного и, только когда не будет никаких

сомнений, наказать его по заслугам.

Дханананд улыбнулся ее словам:

— Ты, видно, из тех, кто, обжегшись на молоке, учит дуть на простоквашу. Что тут рассуждать? От

махарани пришла рабыня, принесла письмо и лепешки. Я своей рукой даю тебе кусок, и кошка от него

подыхает. Какие еще нужны доказательства?

— Махараджа, вы думаете, что мне приятно видеть, когда вы гневаетесь на тех, кто был причиной моих

страданий? Совсем напротив. Сердце подсказывает мне, что махарани невиновна. А если это так, какая

страшная несправедливость может случиться! Поэтому я молю вас, не велите никого наказывать, пока не

узнаете наверное…

— Что же тут еще узнавать? Какие могут быть сомнения?

— О, сомнений сколько угодно, махараджа, — сверкнула взглядом Мурадеви. — Нужно проверить все: в

самом ли деле махарани выполняла сегодня обет, она ли пекла лепешки, сама ли положила их в эту корзинку?

Она ли написала это письмо? А может быть, кто-то из ее врагов подстроил все, прикрываясь ее именем? Может

быть, и так: она послала лепешки, а кто-то подменил их. Пока вы не будете знать все наверное, нельзя никого

наказывать. Послушайтесь моего слова Чувствует моя душа, что махарани здесь ни при чем. Кто-нибудь

другой…

— Другой? Но кто же?

— Не знаю, не могу сказать наверное, но думаю, что это кто-то из моих врагов. Подумайте, если бы вы

все-таки отведали этой лепешки, то в том. что могло произойти, все подозрения пали бы на меня. Ведь это

случилось бы в моих покоях. Сколько ни тверди я потом, что ничего не знаю, — мне не поверят. И кто защитит

меня? Но мы еще узнаем, кто замыслил это страшное дело. Те, кто подослал отраву, станут так или иначе

1 Согласно древнему индийскому поверью, кобры сторожат сокровища и клады.

узнавать, удался ли их план. Нужно пустить слух, что вы вдруг занемогли; может быть, тогда виновные выдадут

себя. Сейчас я пойду в сад, велю зарыть кошку да заодно посмотрю, кто там ждет желанных вестей под моими

дверями.

Раджа наконец поддался уговорам и отложил расправу над теми, кто покушался на его жизнь. Мурадеви

позвала служанку и велела ей вынести труп кошки. Сама она тоже пошла следом за служанкой, унося с собой

злополучную корзинку с лепешками. Письмо махарани она припрятала еще раньше. Когда служанка поднимала

закоченевший кошачий трупик, Мурадеви шепнула едва слышно:

— Ну, Белянка, хорошую службу сослужила ты мне сегодня!

Гла в а XV

КОЗНИ ЧАНАКЬИ

Устроив Чандрагупту во дворце, Чанакья стал разузнавать, каково соотношение сил при дворе раджи,

кого и с кем можно было бы поссорить. О самом Дханананде он сейчас не заботился, раджа был теперь во

власти Мурадеви, и брахман знал, что как крокодил не выпустит схваченную добычу, пока не издохнет, так и.

Мурадеви, пока жива, не даст радже выйти из-под ее власти. Если бы вдруг и ослаб ее надзор, Чанакья знал

средство разжечь ее честолюбие и жажду мести. А пока брахмана интересовали два главных столпа, на которых

держались могущество и слава государства Магадхи.

Первым был Ракшас. Пока первый министр ведал делами государства, раджа Дханананд мог спать

спокойно. Не было другого человека, который день и ночь неусыпно стоял бы на страже интересов раджи, как

Ракшас, не было более преданного и верного слуги своего господина. Дханананд знал это и, безраздельно

доверяя Ракшасу, всегда слушался его советов. С тех пор как Дханананд поселился у Мурадеви, вся верховная

власть окончательно перешла в руки Ракшаса. Сумалья был слишком юн, Дханананд ушел от дел, и Ракшасу

волей-неволей пришлось целиком взять на себя государственные заботы. И Чанакья, к своему удовольствию,

видел, что многим это пришлось не по вкусу. Всем хорошо было известно, что первый министр беззаветно

предан радже и в заботах о благе государства забывает себя. Однако другим вельможам было не по нраву, что он

забрал себе такую власть, что сам стал единым правителем и вершил дела как раджа Появились завистники,

которые только и ждали его неверного шага, какого-нибудь просчета. Ослушаться его приказов не смели; даже

Бхагураян, главный военачальник государства Магадхи, принужден был подчиниться ему, но злоба и

недовольство накапливались. Вообще в любом государстве, если раджа уходит от дел, каков бы ни был первый

министр, все идет не так, как следует: начинают процветать зависть и соперничество. Придворным кажется, что

их достоинства не оценены по заслугам, что занимайся делами сам раджа, их бы уже отличили, а так все

старания пропадают впустую. Так случилось и при дворе Дханананда. И первым из недовольных был

Бхагураян.

Чанакья догадывался обо всем и вскоре начал действовать. Сначала он явился к Бхагураяну как

наставник сына Прадьюмнадева. Военачальник с почтением принял Чанакью и выразил неподдельное

удовольствие от беседы с ученым брахманом. Он даже медлил расстаться с гостем и проводил его до самого

берега Ганги, к пустыни, где обитал Чанакья с учениками. Увидев бедность, в которой жил брахман, Бхагураян

хотел было сделать ему подношение, но Чанакья наотрез отказался, объяснив, что не имеет никаких желаний и

поэтому не принимает пожертвований. С первой же встречи Чанакья сумел завоевать расположение и глубокое

почтение Бхагураяна. С людьми часто случается, что, открыв в другом поразительное бескорыстие, они

навсегда проникаются благоговением к этому человеку и впоследствии не могут отрешиться от своего первого

впечатления. Чанакья показался Бхагураяну своей мудростью и добродетелями равным великим святым

древности, таким, как Васиштха или Вамадева1.

Теперь не было и дня, чтобы Бхагураян не приходил повидаться с брахманом. Каждый вечер, почти в

одно и то же время, появлялся военачальник в его обители. Чанакья торжествовал победу. В его руках был

человек, владевший главной силой государства Магадхи — ее войском. В известном смысле главный

военачальник был могущественнее, чем сам первый министр, хотя и считался в подчинении у последнего.

И брахман знал ту тайную струну, играя на которой можно было сохранять власть над душой Бхагураяна.

До сих пор отзывалась болью в сердце военачальника старая обида, связанная с позором и несчастьем.

Мурадеви. Ведь, сомневаясь в ее рождении и супружеской верности, бросали тень и на него, того, кто добыл и

привез своему радже юную красавицу. И когда он встал на защиту женщины, его слов не послушались. Он

сочувствовал Мурадеви и разделял ее горе, но его обвиняли в корыстном желании возвыситься с ее помощью.

Теперь, когда Дханананд вернул ей свое расположение. Бхагураян радовался, что для Мурадеви снова

наступили хорошие дни; но старая обида не изгладилась из его души.