Нольде насупился: старая песня! Сказал напыщенно:

— Мои доверители хотели бы знать конкретно, во что они вкладывают деньги, каковы ваши планы. Обратите внимание, господин Черепанов, от вас ждут действий, а на сегодня — хотя бы плана этих действий.

— Есть бомба. Она есть. Разрушительная сила ее такова, что вот этот зал, к примеру… в щепки, в золу!.. Применить ее надо лишь наверняка, лишь наверняка…

В косо разрезанных глазах Черепанова, только что мертвых, зажегся огонек оживления, даже более — страсти…

«Фанатик! — подумал Нольде. — Ну и что? И хорошо. Это дело — для фанатиков, для безумцев!»

Черепанов продолжал. Видно было, что ему надо выговориться.

— Мои люди готовы. Но с такими вещами всякое вынужденное безделье опасно. Люди размагничиваются. Между тем подходящий случай не подворачивается. Такой случай, чтобы наверняка… И этот снаряд… Самый факт, что он существует, давит на всех. Психологически давит! — Донат выпил еще и снова не закусил.

— Не надо ожидать, что случай сам придет к вам в руки. Ищите его, активно ищите! — назидательно проговорил Нольде.

Черепанов вызывал у него сложное чувство надежды и брезгливости. Ведь еще недавно он, Черепанов, орал: «Отречемся от старого мира!..» Переметнулся, перекрасился, испугался, когда дошло до дела!

— Да, да, конечно, — пробормотал Донат.

Он уже остыл. Мертвые глаза его ощупали Нольде, отчего тому стало неприятно, словно холодной рукой провели по спине.

Они обменялись несколькими фразами о политической обстановке. Дела большевиков незавидные: Деникин рвется к Москве. Голод и разруха — его самые сильные союзники. Еще один бросок — и Советам крышка! Удар изнутри — как это важно!

— Кстати, — словно бы вдруг вспомнил Нольде, — пересмотрите свое окружение. Чтобы никого лишнего. Никого, кроме людей, занятых в деле. И вот этот… Петрикос. Так ли уж он необходим? Согласитесь, что его прошлое может только скомпрометировать святую идею. Не так ли?

— Он просто уже нам не нужен, — ответил Донат, не задумываясь, и снова холодок пробежал по спине Нольде от того, как это было сказано.

Донат ушел первым. Нольде видел в окно, как он шел, чуть ссутулившись, шаткой походкой. За Черепановым — вроде никого. Только подвыпивший мастеровой неверными шагами следовал за ним несколько минут, пока не свалился у забора…

Нольде расплатился и вышел. Шел по направлению к «Метрополю». Летний день был не жарок, солнце, уже на исходе, медленно остывало за кущами бульваров. У Иверской часовни молилась, стоя на коленях, старуха в черном, часто поклевывая себя перстами, сложенными для крестного знамения, шевелила губами.

Нольде и не обратил бы внимания, если бы не одно обстоятельство… В нескольких шагах от женщины стоял Черепанов. Он смотрел на нее остановившимся взглядом своих темных, странного разреза глаз. Под этим взглядом женщина поклонилась иконе и пошла от часовни, молодым движением подобрав черную длинную юбку.,

Нольде не видел, как они встретились, толпа закрыла их. Только заметил уже поодаль, как они шли, не под руку, но близко друг к другу. «И не старуха она вовсе!»-с уверенностью заключил Нольде, так легко и плавно двигалась женщина.

Они шли, как идут люди, привыкшие ходить рядом, Черепанов заслонял женщину от толпы.

«Да ведь это и есть та анархистка, Белла или Элла, его возлюбленная», — вспомнил Нольде. А впрочем, ему было это безразлично. Вряд ли Донат посвятил ее в свои планы. «А если даже посвятил, то не попадет ли теперь и она в «ненужные» со всеми вытекающими отсюда последствиями?» Эта мысль показалась Нольде забавной.

Что ж! У этих фанатиков нет ничего, кроме их идеи. В чем идея Черепанова? Откуда его ненависть к большевикам? Он не связан со старым миром ни происхождением, ни расчетами на будущее. Рано или поздно — разлетится мелкими осколками, не оставив по себе даже памяти.

Что же все-таки двигает ими?

Одно только честолюбие? Чувство мести? Да, пожалуй. Они все — неудавшиеся наполеончики.

Он опять вернулся мыслями к женщине в черном, зтой Элле или как ее… Вот такие, как Черепок, умеют подчинять себе слабых. Им даже нужны слабые. Они прикрываются слабыми, когда начинают свистеть пули. Это не очень благородно, но безусловно выгодно. Вот ведь есть у них решение какой-то их «пятерки»: метать бомбу — Соболеву, Барановский — «на подхвате», а Черепанову — первому уходить! У порядочных капитан покидает тонущее судно последним, а у этих…

Нольде медленно шел по аллее Александровского сада, мимолетным взглядом отмечая необычный порядок: дорожки подметены, кое-где стоят свежевыкрашенные скамейки. Приходится признать, что Москва все-таки борется с разрухой…

Нольде заставил себя оторваться от деловых мыслей, огляделся. Он стоял на Каменном мосту, в одной из тех неглубоких ниш, откуда живописно выбегали каменные ступени вниз, к суровой свинцовой воде, по которой медленно двигалась одинокая баржа-самоходка, оставляя пенный след, похожий на растрепанную девичью косу. Справа стены Кремля отчетливо рисовались своими зубцами на серой парусине неба.

Сбоку кто-то сказал, вздохнув от полноты чувств:

— Эх, хорошо как!..

Нольде обнаружил, что он не один любуется панорамой, развертывающейся с моста. Рядом с ним стояли двое — молодой человек в кожаной куртке, но не похож на комиссара: лицо тихое, приятное. И девушка… Эта уж совсем хороша! Даже красная косынка не портит ее. Простая кофточка, черная юбка и грубые башмаки не лишали эту Золушку прелести.

— Вы, наверное, не москвичи, товарищи? — Подчинившись вдруг охватившему его любопытству, Нольде обратился к молодой паре.

— Самые что ни на есть москвичи! — весело ответила девушка. — Просто нам редко удается погулять по улицам…

— Чем же вы заняты? — благодушно спросил Нольде. Он был заинтересован этой парой. — Верно, учитесь?

— Да, учимся тоже. И работаем. — Девушка посмотрела на своего спутника. Они оба улыбнулись.

Удивительно! В это ужасное время, в этом ужасном городе есть же счастливые люди! Да, они счастливы, по-настоящему счастливы!

А ведь и он — не Александр Тикунов, конечно, а Вадим Нольде — еще молод, и у него могло быть счастье! Ему захотелось чем-то омрачить безоблачный мир этих детей, этих бабочек-однодневок, не понимающих, что они скоро сгорят в огне, который охватит все кажущееся им вечным…

Притворно вздохнув, он уронил:

— Да, здесь правда чудесно! Но сейчас не время любоваться видами. Не правда ли?

На этот раз ему ответил молодой человек:

— Почему же? Мы любим Москву и готовы любоваться ею во всякое время…

— Видите ли, я тоже люблю Москву… — начал Нольде и вдруг подумал: «А ведь это правда. Но какую Москву я люблю!»-Да, я люблю ее, — продолжал он, — но, когда я думал о том, какие опасности ей сейчас грозят, о том, что враг стоит у ее ворот, я не могу спокойно любоваться ее красотами…

Девушка посмотрела на Нольде с любопытством: неужели он плохо сыграл свою роль?

Молодой человек ответил ему вразумляюще, как отвечают ребенку:

— Как бы трудно нам ни было, мы знаем, что победим.

Слова были ходульные, «плакатные», как сразу определил Нольде. И, конечно, они не могли произвести на него впечатление. Но произвел впечатление тон, каким они были сказаны. Тон величайшей убежденности. Вот этим они и берут!.. Ему стало неинтересно продолжать разговор. Он кивнул собеседникам и пошел обратно, чувствуя потребность вернуться в свой номер с его непрочным, гостиничным уютом и с тяжелыми портьерами на окнах, отгораживающими от этого страшного мира…

— Какой нелепый человек, правда? — спросила Вера.

— Таких паникеров немало. Дай им только волю…

Они помолчали. И молча идти так, рядом, было хорошо.

У храма Христа-Спасителя с его обширной папертью, разбитой на четыре правильные площадки, выходящие на все четыре стороны, они избрали ту, которая открывала широкий обзор на Москву-реку. Река текла в зеленых по-летнему берегах, отчетливо видны были на той стороне фабричные корпуса «Красных текстильщиков», мелкие домишки Замоскворечья, дощатые будки базара.