А чего же? – замирая, спросил кто-то внутри Раена. Тлеющие угольки растерянности,

тревоги, страха и еще чего-то неопределимого обжигали внутренности.

Просто я ненавижу... ненавижу лицемерие, – проговорил начальник охраны,

вновь берясь за сигарету. – Ты честный малый, Раен, ты это поймешь. Я люблю, когда люди искренни... в каждом своем движении и в каждом своем взгляде, – тлеющий кончик сигареты неожиданно прошелся по щеке Райнхолда – едва касаясь, медленно и осторожно.

Раен вздрогнул, рефлекторно отдергивая голову: жаркое пятнышко, перемещающееся по коже, вызвало в нем внутренний неуправляемый всплеск ужаса. В тот раз метка осталась на его руке, но если сейчас черное клеймо пометит его щеку или лоб, его будет уже никогда, никогда не смыть, не скрыть и не спрятать – и в тот же момент паника рассыпалась серебристой золой, растворившись в порыве какого-то животного, упрямого желания запротестовать.

Так порыв ветра порой раздувает пламя вместо того, чтобы затушить его. Райнхолду вдруг сделалось необыкновенно мерзко оттого, что он без промедления реагирует на каждое движение Локквуда так, как тому хочется – словно марионетка, которую дергают за ниточки. Он замер и вновь повернулся лицом к Локквуду, вызывающе глянув тому в глаза.

Правильно... и в каждой своей эмоции... – удовлетворенно договорил начальник охраны.

Тлеющий кончик сигареты, опаляя кожу жаром и распространяя горячий горьковатый запах дыма, пополз по его лицу в опасной близости от глаз, и Раен невольно зажмурился. Паника кипятком разлилась где-то в желужке, а способность двигаться внезапно оставила его, и Раен лишь внутренне сжимался от сознания того, что рука Локквуда в любой момент может надавить на сигарету всего лишь немного сильнее, и тогда...

Он не сделает этого, нетнетнет, не сделает, не сделает... а почему, собственно, не сделает?

А что, если я тебя сейчас убью, а, Раен? – будничным тоном произнес вдруг Локквуд.

Тлеющий жар исчез. Райнхолд открыл глаза и внятно сказал, с такой готовностью, словно ответ жил в нем еще с того момента, как он в самый первый раз переступил порог дежурной комнаты:

Ты облегчишь этим мое существование... Джеймс.

Раен не мог понять природу этих чувств, но они потихоньку оживали в нем, повинуясь невнятному, но явственно различимому на фоне других эмоций внутреннему зову. Страх в Райнхолде понемногу уступал место трепету, ярость – покорности, а вместе с ними в душу неожиданно снизошло такое всепоглощающее спокойствие, как будто в вену впрыснули морфия. Как будто, впервые назвав начальника охраны по имени, Раен каким-то образом сумел себя защитить. И если Локквуд... если Джеймс сейчас решит убить его, Раена... если...

Не-ет, мой хороший, – улыбаясь, протянул начальник охраны, беря Раена за подбородок. Между указательным и средним пальцем у него все еще дымилась сигарета. – У тебя чертовски красивая мордашка, знаешь, Раен... не было бы ни- ка-кого удовольствия видеть ее мертвой.

Шершавая подушечка большого пальца небрежно прошлась по губам Райнхолда, гладя и щекоча. Глаза Локквуда влажно блестели в неярком свете электрической лампочки. Он снова затянулся, чуть наклонился вперед и медленно выпустил дым Раену в лицо, крепко сжимая его подбородок и не давая отвернуться. В глазах защипало, и Раен сощурил их, ловя себя на том, что жадно втягивает в себя напитанный никотиновой отравой воздух.

Хочешь затянуться? – угадал Джеймс. Райнхолд судорожно кивнул, и Джеймс медленно

поднес к его рту обгоревшую почти до фильтра сигарету. Он так и не выпустил ее из пальцев, и Райнхолд, затягиваясь, прижался губами к его ладони. Терпкий горячий дым заструился в легкие, смывая все оставшееся в груди напряжение, и голова чуть закружилась от этого полузабытого ощущения: как в каком-то сне, когда спрыгиваешь с раскаленных полуденным солнцем скал и ныряешь в теплый-теплый омут, уходя все глубже под воду и теряя ощущение верха и низа. Джеймс отнял от его губ сигарету, затянулся в последний раз и раздавил окурок в переполненной пепельнице. Закинул руки за голову, глядя на Райнхолда сверху вниз, и вдруг спросил:

Когда ты в самый первый раз закурил, Раен?

Где-то глубоко внутри невидимые угольки тихонько шипели, покрываясь тонким слоем пепла. И неожиданно для себя Раен заговорил, спокойно и откровенно, как будто он сидел сейчас не в дежурной комнате блока «А», а у кого-то в гостях.

В двенадцать лет... ну, сигареты принес друг, и мы такие блин крутые... решили курить их у меня, потому что у меня тогда никого не было дома... – Раен усмехнулся. – А потом мне за это крепко влетело, и отчим все пытался выяснить, от кого у меня появилась такая гадость...

Эта давнишняя, казалось бы, давно погребенная в прошлом сцена вдруг отчетливо встала у него перед глазами: заговорщицки блестящие глаза Свена, две мятые сигареты, зажатые у него в кулаке, лихорадочный шепот на перемене:

«Я захватил и тебе и себе, стащил у отца, повезло, что он ничего не заметил, а то устроил бы мне взбучку, рука у него тяжеленная...» – «Ну а где попробуем?» –

«Если нас застукают мои предки, будет дерьмово...» А потом они сидели рядышком на кровати Раена и самозабвенно смолили, давились, кашляли, но все равно докурили обе сигареты до конца, хвалясь друг перед другом, какие они взрослые. А вечером был полупьяный отчим, и тайком утирающая слезы мать, держащаяся за огромный живот. «Почему в комнате пахнет дымом? Кто принес тебе сигареты, отвечай, ты, маленький паршивец! Я все расскажу его долбаной семейке!», и Раен ответил, запинаясь: «Я сам... я сам их купил», а потом отчим в самый первый раз ударил его по лицу, и Раен слышал, как мать истошно закричала, ломая руки и не решаясь приблизиться.

Но ты, конечно, не выдал своего приятеля, – заметил Джеймс после паузы.

Райнхолд ничего

не ответил. Джеймс замолчал, как будто задумался о чем-то очень далеком. – Только знаешь что? твой дружок тогда просто попользовался тобой. Он способен был плюнуть на тебя, даже не пытаясь узнать, что ты для него сделал.

Не говори так! – Раен вскинул голову. Ответом ему был удар по щеке, резкий и

неожиданный, от которого голова дернулась в сторону и в глазах на секунду потемнело. Джеймс сжал его волосы и медленно, угрожающе проговорил, приближая свое лицо к его:

Ты забываешься, Раен...

Начальник охраны порывисто поднялся, со скрипом отодвинув от себя стул. Электрическая лампа испуганно отбросила на стену гигантскую тень, похожую на уродливую черную кляксу. Райнхолду показалось, что плавающий под потолком дым становится все гуще, забирается в легкие, в глаза, в душу, сдавливает горло жарким обручем. Он ощущал в себе отчаянный трепет – словно пламя коптящей, готовой вот-вот погаснуть свечи на морозном ветру. Мысли же были невнятны и неопределимы, как копоть от этой свечи, оседающая на обожженных огнем пальцах. Да, он забылся. Он действительно забылся. И теперь...

Знаешь, Раен, кто единственный в этом мире может быть верным другом? – заговорил

внезапно Джеймс. Райнхолд больше не видел его – только услышал, как скрипнула за его спиной кушетка под весом опустившегося на нее человека, и как щелкнула зажигалка. – Люди, они все... все мрази. Как вот этот Тейлор... одних продать, других заложить, лишь бы спасти свою вонючую шкуру... которая никому не нужна, кроме них самих... А вот собаки... Они не умеют лгать, не умеют лицемерить. Им знакомо, что такое преданность. – Послышался едва уловимый слухом звук затяжки, и повисла недолгая пауза, раскидавшая в воздухе осколки недодуманных мыслей. – Только им и знакомо, что такое преданность...

#

Тем утром начальник охраны сам отвел его в камеру. Раен молчал, на душе его было смутно. Второй раз его встреча с начальником охраны не окончилась ничем из того, чего он так чудовищно боялся. Только уже стоя у двери дежурной комнаты, Райнхолд наконец решился спросить о том, что мучило его всю ночь.