Рассказывая про условия работы на третьей линии, резко

критикует начальство.

— Стоять в резерве — это все равно, что каторгу отбывать. День и

ночь роем окопы, ходы, сообщения, лисьи норы. Струмент—плохой,

земля—мерзлая. Какая уж тут работа?. И главное—работа-то эта

никому не нужна, никакой от нее пользы. Выдумали генералы эту

работу, чтобы, значит, парод мучить.

— Почему вы Tai думаете?

— Знаю! —

■ упрямо говорит Скоморохов,—Хоть, расскажу я тебе

случай? Мотай себе на ус, которого у тебя нет.

Вырыли мы по приказанию начальства в версте от передовой

линии окопы. Это «на случай возможного отступления». Чтобы, значит,

было местечко, куда приткнуться, если немец попрет вас из первой

линии. Хорошо, Наше дело солдатское, подчиненное. Начальство ко-

мандоваст. планты составляет, а мы работаем. Вырыли окопчики что

надо. Блиндажа, траверсы, землянки, бойницы— все точно как в аптеке.

По шнуркам, по компасам, по вартерпасам отмеряли.

Лесу что извели, камня перетаскали, песку —

■ и не счесть. Тысячи

людей работали день и ночь.

Проработали месяц. Кончили. Дело ладно. Ну, думаем, танерчи

отдых нам будет, не иначе. Из сил все выбились, хуже каторги.

И что же вы думаете? Приезжают из штаба корпуса окопы эти

самые принимать. Осмотрела комиссия окопы,

92

ч>

пофыркала, носом и говорит: «Не на то Nt месте вырыты, позицию

неудобную выбрали. Нужно еще полверсты отсту пять и рыть снова».

Оказано слово — закон.

И погнали нас в тот же день другие окопы рыть.

А в комиссии кто? Генерал да апженер, да полковник

Мучшот нашего брата, и больше ничего.

Солдаты слушали ра-соказ Скоморохова с глубоким вниманием, не

прерывая ни звуком.

—■ И сказать ничего нельзя, — продолжает Окоыоро хов. —

Скажи слово поперек, тронь только кого супротив шерсти — в тот же

секунд тебя упекут или на первую линию, или в дисциплинарный

батальон, или на каторгу.

— Тебя не за это ли к нам прислали? — спрашивает солдат

Вахонин,

— А то как же? За это самое, браток. Ты, дескать, чего

шебуршишь, прохвост этакий? Не угодно ли тебе па первую линию,

под немецкие пули? Вот и пригнали. Мучают нашего брата ни за што,

ни про што.

-— Да уж известное дело,—хором вздыхают слушатели, расходясь

по своим бойницам.

Ротный четырнадцатой, штабс-капитан Дымов и фельдфебель

Табалюк идут поверять участок.

Дымов,- попыхивая толстой сигарой, молча пробирается но

узкому окопу.

Фельдфебель по обыкновению брюзжит:

— Кыш по местам, анафимы! Чего табунами собираетесь. Только

и норовят сбежать от бойницы да барахо- лить языками. Это вам не

толчок, а окопы, хронт.

Какой-то хлопец, запутавшись в предательски длинных полах

шинели, спотыкается о ноги фельдфебеля.

93

*

Табапюк отвешивает ему легкого тумака по'загривку.

— Ишшо чего выдумаешь, слепая хшкимора!

И сердито косит глазом в сторону оторопевшего солдата.

Вслед уходящему фельдфебелю кто-то шипит:

— Кащей бессмертный! И когда только он спит: день и ночь

ходит по окопу. А чего старается? Прямо мало- хольный какой-то.

Другой голос свистящим топотом поясняет.

— Егория па грудь хотит.

— И получит.

— Известное дело. Такие шкуры завсегда получают. Разрывая

густеющую мглу вечера и шумно чуфыркая,

летит над окопами лилово-синяя ракета.

Разговоры смолкают.

Стрелки припадают к своим, бойницам, лязгают затворами.

Начинается ночная потеха.

Резкая стукотня беспорядочных-выстрелов нервными толчками

отдается в набухших дремотой мозгах.

В окопах все наоборот.

Ночь ж день поменялись ролями.

Ночью мы бодрствуем, а днем едим.

Первое время чрезвычайно трудно приучить себя к такой простой

вещи.

Ночью клонит ко сну, днем трещит голова. Да и трудно заснуть в

связывающей тело одежде, в сапогах. Когда неделю не разуваешься —

сапоги кажутся стопудовыми гирями, их ненавидишь, как злейшего

врага.

94

i А распоясываться, когда противник находится в ста шагах, нельзя.

— Всего можно ожидать, — глубокомысленно изрекает Табалюк.

— Ты не смотри, что он молчит. Он, немчура, хитрее чорта. Молчит,

молчит, да как кинется в атаку, а мы без порток лежим. Тогда как?

Все помешались на неожиданной атаке. Ее ждут с часу на час. И

поэтому неделями нельзя ни раздеваться, ни разуваться.

В геометрической прогрессии размножаются вши.

Дто настоящий бич окопной войны.

НеТот них спасения.

Некоторые стрелки не обращают на вшей внимания. Вши

безмятежно пасутся в них на поверхности шинели и гимнастерки, в

бороде, в бровях.

Другие —

■ я в том числе —

■ежедневно устраивают ловлю и

избиение вшей.

,Н/о это не помогает. Чем; больше их бьешь — тем больше " Jm

плодятся и неистовствуют. Я расчесал все тело. Днем мы обедаем и льем

чай.

И то и другое готовят в третьей линии.

Суп и кипяток получаем холодными. Суп в открыта солдатских

котелках—один на пять человек—несут Ï километра ходами

сообщения. Задевают котелками с

■ тенки окопа—в суп сыплются земля

и песок.

Суп от этого становится гуще, но не питательнее. Пе- ДД хрустит

.на зубах и оказывает дурное, влияние па работу желудка.

Все страдают запором. Горячей пищи мало, едят всухомятку.

Балагур и весельчак .Орлик приписывает запор наличию песка в

супе и каше.

Охота на вшей, нытье к разговоры — вое это, повторяется

ежедневно к утомляет своим однообразием.

*

Воды из тыла привозят мало.

Берем воду в междуоколной зоне, в ямках, вырытых, в болоте.

Но вот уже целую неделю это «водяное» болото держит под

обстрелом неприятельский секрет. Он залег в небольшой сопке в

полуверсте от наших окопов и не дает на брать нн одного ведра, воды.

За неделю у колодца убиты пяль человек, ранены три

Командир полка отдал лаконический приказ:

— Секрет снять. В плен не брать пи одного. Всех на месте.

..Ходили снимать.

Командовал нами подпоручик Разумов. Операция прошла. вполне

удачно.

Закололи без выстрела шесть человек. С нашей стс роны потерь

нет.

На обратном пути Разумов делится со мной впечаглР' .тшями.

— Ловкое, обделали дельце, а не радует что-то, зиае дн.г Мысли

дрянные в башку набиваются. Хорошо носы лать людей на смерть, сидя

где-нибудь в штабе, а вести ira смерть даже одно отделение трудно.

Двадцать человек вверили тебе свои жизни: ведя, но не подводи, чорг

возьми! Ведь каждому конопатому замухрыжке, наверное, жить

хочется.

96

/

Ёои плетется сзади Семен Квашнин. Смотреть fie на что. Фамилия

несуразная—не человек, а знак вопроса, но ведь жизнь ему не надоела.

У него обязательно где-нибудь остались жена, дети. Ждут его

домой. Вздыхают о нем ежедневно. Молятся за него.

Издали это все не так страшно: вблизи ярче и страшнее.

.

С завнзгом проносится серебряная ракета, вычерчивая над

головами замысловатую траекторию.

Вслед за ней—другая, третья. Падая на землю, они шипят, как

головешки, и подпрыгивают на невидимых ногах.

— Отделение, ложись! — глухо командует Разумов.

Разорванная шеренга немых, фигур падает в линкую грязь, как

пырей, подрезанный мощным взмахом косы.

Чья-то мокрая подметка упирается мне в подбородок. Ракетная

свистопляска усиливается.

Противник нащупал нас.

Подпоручик Разумов, лежа рядом со мной, шепчет: Влипли,

кажется, ребятки! Побежим—постреляют, как страусов. Ну, ничего,