спокойно.. Дальше нужно ползком. Сейчас поползем.

Четко лязгнула стальными челюстями немецкая батарея.

й один за другим, громыхая в бездонную темь, летят злобно

ревущие сгустки железа и меди, сгустки человеческого безумия.

"

Там, где безобидно шипели, догорая и брызгая каскадом красного

бисера, ракеты, взвился крутящийся столб огня, вырвал огромную

воронку земли и поднял ее вверх, чтобы потом развеять ю мраке.

7.—В. Арам гм

.

97

Кого-то ожгло. Кто-то призывно крикнул. И в этом выкрике была

внезапная щемящая боль л тоска по жизни. Этот вск.рик -

■ последний

вздох бренного солдатского тела, вздрагивающего в липкой паутине

смерти,

— Ползком за мной! - командует Разумов.

Извиваясь змеями, уходим из-под обстрелов в свои

окопы.

Первым встречает фельдфебель Табалюк.

— Ну, как, анафемы, все целы?

Подпоручик Разумов мрачно бросает:

— Четверо там остались..

—

Немчура, он лютой! —■ философствует Табалюк.— Его

только тронь. Не рад будешь, что связался. Места пустого не оставит. Все

вызвездит. Секрет-то хоть сняли все-таки, ай нет?

— Сняли..

— Ну, слава богу! Марш отдыхать в землянку!.

Стряхивая с себя налипшую грязь, заползаем каждый

в свое неуютное логово, чтобы забыться на несколько часов в коротком

сне.

Пушки противника тарахтят реже, сдержаннее. Снаряды рвутся

где-тщза второй линией.,.

Наши батареи не отвечают совсем.

*

Кузьма Власов, рядовой четвертого взвода, смастерил себе из

кусков фанеры и телефонного кабеля оригинал ь- ную балалайку.

И когда стихают надоедливые завывания и клекот пуль, Власов

заползает с своим «инструментом» во

взводную землянку и, тихо перебирая «звонкие струны», вполголоса

надевает вятские частушки — песни своей родины.

В песнях этих, как в зеркале, видна и вятская деревня со всеми ее

«внутренностями» и отношение крестьянства к царской службе, к

войне.

И сын, как может, утешает своих взволнованных родителей:

99

У рекрута остается в деревне зазноба-милая. Нужно дать директиву.

Ох ты, ми дочка моя,

Î00

а

Обизвався козак Во

зеленЕЕМ лесу:

*

Пятый день сидим без хлеба.

Офицеры пьют кофе с сахаром, крепкий чай, курят английский

табак.

Солдаты раскисли совсем'. Ходят точно одержимые. Все помыслы

упираются в хлеб.

Первые два дня я крепился, храбрился и чувствовал себя сносно.

На третий день меня начало «мутить». Вчера и сегодня самочувствие

пакостное.

Î0Ï

Тошнота, головокружение. В животе временами будто крысы

скребут, к сердцу подпирает какая-то тяжесть. Тело утратило

упругость и эластичность. Сон прерывистый и тревожный.

Температура, кажется, повышенная.

Заключенные в тюрьмах выдерживают голодовки по десять—

пятнадцать дней. Но там совсем иное положение. Голодовка в тюрьме —

последнее средство борьбы, к ней прибегают лишь в самых

исключительных случаях.

У голодающего сознательно и добровольно арестанта есть какая-

то цель, есть смысл голодовки.

У нас нет цели. Нет никаких требований. Голодовка наша не имеет

смысла. Мы знаем, что вынуждены голодать просто-напросто от

нераспорядительности: начальства. У нас нет предпосылок для

соответствующего подъема духа, для голодного подвижничества, для

анабиоза. Голод для нас нестерпим. За четыре дня голодовки

окружающие меня люди как-то странно осунулись и постарели на

несколько лет.

В эти минуты где-то там, в ярко сверкающем нарядном

Петербурге, дамы-патронессы с седыми буклями, почтенные

сенаторы, дипломаты, генералы, журналисты и прочая и прочая

решают мировые проблемы.

Там, вероятно, водят по карте пухлыми пальцами, спорят о

диспозициях и контр-атаках. Решают нашу судьбу..

I . J j ■

А нас вот не интересуют ни исход великой кампании, ни

диспозиции, ни контр-атаки — нам есть хочется.

Где-то выпал какой-то маленький винтик сложной

бюрократической машины, обслуживающей нас, и обречены мы на

тяжкие мутей голода.

102

С Власовым и Чубученко конкурирует по части увеселений

публики рядовой Симбо, бывший цирковой клоун. Он знает массу

интересных фокусов. Налример, выпивает два котелка воды (котелок

—восемь чайных стаканов)-и затем устраивает «фонтан»: вода из горла

выпивается обратно.

Взводный завидует клоуну.

— У нас, на Дальнем Востоке, Симбо, с твоей глоткой огромные

деньги нажить можно. Я бы от китайцев через границу ханжу носил.

Набрал бы в брюхо четвергухи две и смело через таможню — ищи!.

Али ба в гости пошел к куму, выпил полведра — и домой, дома

вылил обратно в бутылки и продавай. Чудеса, ребятушки!

Ребятушки бойко смеются и в один голос хвалят емкое клоунское

горло.

Власов пытается развенчать талантливого. соперника:

— Морока это, братцы, не иначе! Не может брюхо вместить

столько воды. Добро бы человек он могутный был. Это гипнотизма,

факт! Мне один ученый доктор объяснил, Обтический обман зрения.

Симбо добродушно отшучивается и в сотый раз повторяет свои

фокусы.

Когда бьет фонта.н, маловеры щупают воду руками, пробуют

языком.

— Нет, вода как вода!

—

■ Все натурально!

Иногда взводный пристает к клоуну.

— Слышь, Симбо, научи ты меня этому колдовству, сделай

милость! Ничего не пожалею.

Клоун звонко смеется.

— Нельзя, господин взводный. Это природное. Я по заказу сделан.

»

В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой

Василисков.

Рассказывает о немцах с восторгом.

•— Бяда, хорошо живут, черти.

Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло.

Пилила — что тебе в ресторантах.

У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка,

вилка, нож.

Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток—кровь по жилам так

и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один

кофий да какаву.

Кофий нальет в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит.

i/*

1°4

— Как же это можно? Чать я семейный. Баба у мене в деревне,

ребятишки, надел на три дуют имею. Какой это порядок, ежели

каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в

другое. Они — немцы — сюды, а мы — туды. Все перепутается, на

десять лет не разберешь.

*

В окопах меняются радикально или частично представления о

многом.

В Петрограде учили, что «внутренний враг» это те, которые.. А на

фронте стихийно вырастает в немудром солдатском мозгу совсем

другое представление о «внутреннем враге».

В длинные скучные осенние вечера или сидя в землянке под

впечатлением адской симфонии нолевых к горных пушек мы иногда

занимаемся «словесностью».

Кто-нибудь из рядовых явочным порядком присваивает себе

звание взводного и задает вопросы.

На вопрос, кто наш внутренний враг, каждый солдат без запишет:

отвечает:

— Унутренних врагов у нас четыре: штабист, интендант,

каптенармус и вошь.

Социалисты, анархисты и всякие другие «исты»—это для

большинства солдатской массы — фигуры людей, которые идут

против начальства, хотят не того, чего хочет начальство.

А офицер, интендант, каптер и вошь — это повседневность, быт,

реальность.

Этих внутренних врагов солдат видит, чувствует, «познает»

ежедневно.

Офицеры в первой линии в те же осенние вечера играют в

землянках в карты, достают потихоньку через каптеров и вестовых

вино, напиваются.

Отношения солдат с офицерами все же лучше тех, что были в