оскалом обнаженных зубов.

Тысячи беженцев, смытых с насиженных мест всеобщей

паникой, ураганным огнем двеяадцатидюймовок, согнанных

приказами командующего, казацкими пиками и нагайками,

голодом, плетутся вперемежку с вой- ската.

Беженцы тянут за собой вереницы коров, свиней, коз, овец,

волов, кроликов, гусей, кур, индюков. .

Они подолгу путаются на переправах, устраивают пробки

па мостах и в трясинах. Воздвигают на пути движения войск

баррикады, стесняют движение армейских обозов.

На шоссейных дорогах — и в бездо-рожьи—-по потам

непрерывный скрип телег, высокие грудные выкрики женщин,

плач детворы, рев, ржанье, хрюканье, визг голодной скотины,

сердитое кудахтанье домашней птицы.

Б стороне от «гааши» тлеют развалины резрушенных

артиллерийским огнем халуп, имений, фольварков.

Ярко горят, подожженные отступающими войсками,— а

может быть, хозяевами? — стоти прошлогоднего сена, ометы

соломы, скирды хлеба.

Когда на шоссе Получается «беженский затор», командиры

полка пускают в дело команду конных разведчиков.

Конники молотят нагайками беженских лошадей и возниц.

Первых поровят ударить по глазам, вторых — но переносице.

В такие минуты весь беженский табор, точно

сговорившись, гарлапит истошным ревом, будто на него

налетела орда грабителей.

140

[

И если битье не помогаем, развбдчики слезают с седел.

Рубят, шашками гужи и постромки беженских повозок;

сбрасывают повозки в воду, в болота, в канавы, с веселым

гиком и хохотом ломают оглобли, дышла, колеса, клетки с

кроликами, плетушки с курами — путь должен быть очищен!,.

Связь с соседними частями оборвалась. В карты глядеть

некогда. В сумасшедшем хаосе отступления карта —

анахронизм.

Иногда неприятельская шрапнель начинает рваться прямо

над головами или впереди нас.

Тогда мы, не дожидаясь команды, иод прямым углом

поворачиваем вправо или влево и, обнаруживая непонятную

прыть, улепетываем, от губительного огня.

Кавалерия противника целый день назойливо маячит на

горизонте.

И потеряй мы окончательно присутствие «воинского духа»

— порубят нас как капусту.

Вот на фланге подозрительно кружатся облачка бледно-

розовой пыли. Облачка растут и приближаются с досадной,

весьма для нас нежелательной поспешностью.

Головы всех поворачиваются туда, руки невольно сжимают

винтовки, в глазах животная ярость, ярость усталых, голодных,

загнанных, перепуганных людей, которым так нахально

мешают уходить от смерти..

— Ну, братцы, сейчас или голова в кустах или грудь в

крестах!

Это шутит ротный.

141

— Проверь затвор! Открой подсумки! Спокойствие!

Спокойствие. Спокойствие, порт вас возьми!

Перестраиваемся. Рассыпаемся в цепь.

Замерли, почти не дышим, затаившись в изломах земли.

—Пр

■

ицел постоянный!-—-несется откуда-то сзади

ангаксмБЙ! бэаритон командира полка.—Пзез ‘команды ’Нс

стрелять. Пулеметы на линию!

Уже отчетливо видны дерзкие всадники, пригнувшиеся к

лошадиным головам, взмыленные, взбешенные шпорами

лошади, переливающаяся на солнце сталь, обнаженных

клинков.

Еще несколько секунд—и всадники врежутся в нашу цепь,

пройдутся по нам тяжелыми конскими копытами, прощупают

наши ребра острыми саблями.

О чем они думают в этот момент?

Может быть, они думают, что у нас нет патронов, что мы

разучились стрелять?

А может быть, им надоело жить, голодать в походах, грабить

жителей, расстреливать шпионов и они ищут смерти?

— По кавалерии пальба!

Мы прилаживаем винтовки к плечу.

—- Поо-лк! Пли! Поо-лк! Пли!

Сухой треск двух тысяч винтовок с шумом разбрасывает

воздух. Пулеметы тарахтят монотонно и грозно.

Как трава иод косой, стелются по земле лошади, дрыгая

перебитыми ногами, давят всадников, обдают их тяжким

предсмертным хрипом.

Основное ядро конников поворачивает назад и моментально

скрывается в тучах пыли.

-

142

И только несколько всадников, чудом уцелевших от наших

залпов, подскакивают почти к самой цепи.

Офицеры поднимаются на ноги, выбегают вперед и из

наганов в упор расстреливают тяжело поводящих боками

лошадей и странно выпучивших глаза, безмолвных всадников.

Отразив атаку, двигаемся дальше« Нервное напряжете,

вызванпое картиной боя, спадает.

А через час, через два. опять кто-нибудь тревожно кричит:

— Недобитая кавалерия па фланге маячит!

И опять приходится бить. Вить или подставлять свою

собственную шкуру.

Ночь-спасительница укрыла нас своим опахалом и дала

желанный отдых истомленным ногам.

Ночью кавалерия в атаку не ходит.

Ночевали в богатом местечке.

Два солдата нашей роты забрались к отарику-цоляку в

картофельный погреб картошку воровать.

Старик захлопнул крышку погреба и навалил на нее

тяжелый камень.

Парни очутились в мышеловке.

Утром мы уходили. Нехватало двух человек.

Бросились на поиски. Случайно наткнулись на мышеловку

и «отвалили камень от гроба».

Старик запер их без всякой задней мыслил-хотел

«попутать», ко утром забыл по рассеянности выпустить.

Фельдфебель притащил перепуганного старика к ротному

держать ответ. Штабс-капитан Дымов, наверное,

143

отпустил бы его, но в халупу случайно заглянул раздраженный

чем-то батальонный.

— Агаа! Ты знаешь, что здесь через сутки будут немцы, н

поэтому запер наших солдат, чтобы выдать их в плен! Шпион!

Я тебе покажу, мерзавец, irai; родину. . Расстрелять !

Старик опускается на колени и жалобно лепечет:

— Соколики, возродпые мои! Не убивайте меня, Христа

ради!

Старика подхватывают под руки и тащат1 в глубь двора, к

плетию.

Он ухватил одного солдата за ногу. Солдат, размахнувшись

винтовкой и крякнув, неловко сует прикладом в бок старику.

Старик, глухо охнув, садится на землю.

Во дворе болталось десятка полтора солдат, уже одетых и

собравшихся в поход.

— Смирно! — командует батальонный. — Слушай мою

команду! Стройся! Ровняйсь! По старику, что у плетня, пальба!

Шеренга вскинула винтовки.

— Взвод!

Старик встал на колени и с кроткой мольбой протягивает к

солдатам ссохшиеся, оголенные до локтей руки г; синих узлах

вен. Ветер пушит и качает его седую бороду.

— Пли! — тихо звучит исполнительная команда.

Короткий залп колыхнул воздух. Точно большой

гвоздь вогпали тяжелым молотом в забор.

Старик дернулся телом и врастяжку упал ничком.

За воротами строимся в колонну по отделениям. Первый и

второй батальоны с песнями вышли за околицу.

Н4

;— Песенники на середину! - звенит вибрирующий голос

Запевалы грянули любимую песню батальонного.

А позади нас на теплом трупе старика молодым голосом

истерично визжала обезумевшая старуха. .

*

Заночевали в большом селе.

Пришли без квартирьеров, халупы для постоя приходится

разыскивать и отвоевывать самим. Начальство захватило себе

по обычаю 'лучшие дома и махнуло на нас рукой.

Мы с Воронцовым долго бродим по темным переулкам и

под каждым окном встречаем сердитое: «Прохода дальше, здесь

полно !.л

На противоположном конце деревни, у самой церковной

ограды, мы о последней надеждой в измученных сердцах робко

стучали в чистенький домик.

В окно выглянула женская голова:

-- Что угодно?

— Пустите переночевать.

— Сколько вас?

— Двое.

— Бы кто: солдаты или офицеры?

— Вольноопределяющиеся.

Голова скрылась, окно захлопнулось. Воронцов закуривает

папироску и что-то сердито бормочет. -