команду палить по аороплану, производится в офицеры и

получают георгин всех степеней разом. Тогда виновники себя

выкажут. А когда выкажут — их на гауптвахту. Иначе не

найдешь!

— Не поверят! — возражает фельдфебель.

— Поверят! — радостно говорит' взводный. — Ей-богу

поверят! Народ у нас ужасно .глупый и легковерный. .

4

Немецкая Дивизия (слишком зарвавшись,) продвинулась

дальше, чем следует, и обнажила свои фланги.

Мы отрезали и обложили ее плотным кольцом.

Немцы не рассчитывали встретить здесь серьезное «дело».

Они думали, что мы все еще находимся во власти охватившей

нас паники.

Просчитались, конечно.

Мы мстили этой дерзкой дивизии за все неудачи последних

недель, за все поражения, за раненых и павших в бою

товарищей, за бессонные ночи.. За все, за вбе. Каждым залпом

перекрестного огня мы злорадно кричали:

— Бот вам, колбасники! Вот вам за то, что вы гоняли нас

по сорок километров в сутки без передышки!

От дивизии осталось мокрое место.

В плен не взяли ни одного человека, Раненых

прикалывали.

Немцы держались великолепно. Командный состав выше

всякой критики.

Даже смертельно раненые, умирающие, обливая нас жаром

воспаленных немигающих глаз, кричали свое:

159

1 „Германия, Германия превыше всего!"

deutsch land, deuisdiland über Ailes! 1 Массовый психоз

или иодлиный национальный фанатизм?

Напускная, палочная воинственность или искренний

энтузиазм?

*

Бой кончился. Кое-где вспыхивают запоздалые одиночные

выстрелы.

Недавние рыцари, превратившись в шакалов, без единой

крупицы воинственного зияла в лицах, напере- гонку снуют

около убитых и раненых. G одинаковым рвением выворачивают

карманы своих товарищей и врагов.

Молодой немецкий -офицер, одетый с иголочки, похожий иа

купидона, лежит ва траве в луже крови. Я, -приняв его за

убитого, нагибаюсь, чтобы снять великолепный полевой

бинокль.

«Мертвый» офицер, тяжело разомкнув веки, прожигает

меня злым взглядом слезящихся глаз и уверенно вытягивает

правую руку с крепко зажатым в ней браунингом.

Неприятный холодок пробегает по телу. Кажется, что это—-

галлюцинация.

Выстрел я услышал уже после того, как' кусочек свинца

пробуравил мне правое плечо.

Падая, видел впившиеся в меня глубокие лихо радон

погоревшие глаза, уже подернувшиеся маслянистой тусклостью

смерти, и кусочек синего неба.

Вторым выстрелом он взорвал свою черепную коробку.

360

Помню: подбежал рыжий ефрейтор четвертого Взвода ■

АкимЬв и, по-мужицки крякнув, всадил мертвому офи- ц

■ еру

штык между ребер и поднял его на воздух, как ржа- пой сноп.

— Не надо, Акимов! — пробормотал я. —- Не надо, го-,

лубчик!

*

У меня сквозное ранение правой стороны груди и,

кроме того, пробита левая нога выше колена.

О наслаждением отдыхаю в походных парусиновых ба-:

раках полевого госпиталя.

Ночью раны болят сильнее, чем днем.

, Бессонница, Врач угощает бромом, морфием, опием.-

Противно, но говорят: необходимо.

В выходное отверстие обеих ран утром, и вечером; вста- :

кляют марлевый жгут !для вытяжки гноя.

Каждая перевязка — пытка.

Стискиваю зубы от боли, и каждый раз дз глаз катятся,

крупные слезы. Лучше1 бы этот немецкий купидон уко-

кошил меня совсем!

Сестра, милосердия Шатрова, симпатичная пройдоха,

утешая меня на перевязках, говорит:

!

■

— Потерпите, голубчик! Будьте мужественны до

конца. Помните, что все это1 вы переносите во имя родины,

веры, царя.

Слова ее кажутся мне наглой иронией. Orra, вероятно,-

читает в моих глазах, знает мое отношение к этим фети-

шам.

Ординатор Вайнштейн утешает охающих и плачущих

на перевязках по-иному:

11.“В, Ар амиле &

161

—~ Ну, господа, как вам не стыдно впадать в подобный

сентиментализм!

Ворочал зондом в пробитых грудях, в шеях, в ногах, в

животах своих пациентов, которые орут благим матом и плачут,

он забавно резонерствует:

— Ужасно, знаете ли, любит русский человек поплакать. ,

9

Прошел через шесть полевых госпиталей и попал наконец в

уездный городок. Это — юго-западный Окуров. Все русские

уездные города похожи друг на друга, как два тухлых яйца.

За последние недели такая масса впечатлений и

переживаний, что, кажется, сознание не сможет все вместить;

передо мной, как. на экране, проходит прифронтовая полоса во

всем ее красочном многообразии.

Чем дальше от передовых позиций, тем больше всякого

рода военных учреждений, тем больше в этих учреждениях

ненужного, примазавшегося люда.

При взгляде на шумное морс пестрых маркитантов кажется,

что вся мобилизованная буржуазия и интеллигенция окопалась

в тылу.

Рвачи, мародеры, шкурники, спекулянты, шулера,

карьеристы и альфонсы всех мастей и народностей России, как

мухи, облепили штабы, : лазареты, управления, канцелярии,

интендантства, склады, саперно-инженерные конторы,

снабженческие пункты. Одни одеты с иголочки, другие в

потертом, лоснящемся замасленном платье.

И вся эта наглая, прожорливая, беспокойная стая

хамелеонов неумолчно шумит, суетится, обсуждает проблемы

побед и поражений.

162

Хамелеоны Б курсе решительно всех событий, все знают не

«достоверных» источников, они до смешного самоуверенны и

развязны.

При встрече с, начальством расстилаются до земли. За

глаза говорят о начальстве пренебрежительно, играют в

либерализм.

*

Лазареты прифронтовой полосы чуть не ежедневно

осаждаются журналистами, «специальными» военными

корреспондентами, репортерами, фотографами, начинающими

писателями.

Все эти «работники» пера, как н маркитанты, одеты в

защитный цвет.

Они навязчивы, юрки, неутомимы, изобретательны,

нахальны и необыкновенно жадны до сенсаций. Они

буквально выматывают душу раненым. Просят автографы,

выспрашивают. .

— Kai; вы сказали? Ах, повторите, пожалуйста, еще раз!.

Что вы сказали?

Раненых солдат угощают шоколадом «Сиу» и аомо-

ловскими папиросами.

Солдаты добродушно курят папиросы, уплетают за обе

щеки шоколадные плитки и в знак признательности вруг

корреспондентам в три короба о своих подвигах, о немецких

зверствах.

Эти «сведения», купленные у раненых за асмоловские

папиросы и шоколад «Сиу», «писатели» земли русской

печатают в газетах и журналах.

На этих «данных», добытых «собственными» и

«специальными» корреспондентами, воспитывается русское

163

/

«общество». По э1'им «данным» будущие историки ('оставят

«историю» войны 1914 года.

Лежу в офицерской палате. В томительном однообразии ползут

дни. Палату обслуживают санитарки. Легко раненые офицеры

охотятся на них в коридорах, затаскивают в ванну, запираются там на

крючок. Когда один запрется, другие на цыпочках подходят к двери, в

замочную скважину подсматривают.

Мой сосед по койке, капитан Борисов, человек весьма

ограниченный, некультурный и по причине своей ограниченности

несносный патриот, попросил сестру принести книг для чтения.

Сестра принесла ему томик Мопассана в русском переводе. i [ j \ ■

;

Борисов раскрывает книгу и читает.

А через полчаса он, одержимый невиданным приступом

патриотизма, мечется на койке и изрыгает цензурные проклятый

вперемежку с нецензурными.

— Борт знает что такое печатают! Я удивляюсь, господа, почему не

запретят этой мерзкой книжки? Что смотрит государь? Где у нас в