Виктор Михайлович с укором посмотрел на него:

— Это кто же собирается мотать на ней в Турцию? Надо думать, прежде чем говорить такое!

— Зоркие ребята, — похвалил кто-то.

— Кто бы мог подумать? — оглядываясь на взрослых и краснея, сказал Виктор Михайлович. — Я не знаю, как это называется… Уже и отдохнуть нельзя по-настоящему… Почему такое недоверие, ограничение?

— Вернули бы лодку, — буркнул Ромка, — вот возьмут и конфискуют.

— Пусть только не вернут! — угрюмо ответил Алька.

Вася отошёл от редеющей толпы и, вдруг почувствовав огромное, ни с чем несравнимое облегчение, побежал с пляжа.

Васька вёл себя во время завтрака непонятно: он сосредоточенно смотрел в тарелку и избегал его, Алькина, взгляда, плохо слушал то, что ему говорили родители.

Алькино семейство давно позавтракало и ушло, а он, сгорая от досады, сидел и ждал, пока Васька допьёт чай. Наконец его терпение лопнуло:

— Что будем делать сейчас?

— Не знаю… Что хочешь, то и делай!

— А ты что будешь? — уставился на него Алька и подумал: «Значит, и вправду обиделся на меня за вчерашнее». Ну кто его, Альку, тянул за язык? Вокруг было столько зрителей, и не мог он сдержаться, чтобы не показать себя и не блеснуть остроумием. Как же теперь быть: сказать, что не хотел его обидеть? Попросить прощения? А как это делается?

— А ты что будешь делать? — опять спросил Алька.

— Что захочу, то и буду.

— А потом?

— И потом! — вспылил Вася и покраснел. Даже родители его встревоженно переглянулись.

Алька на мгновение оробел. Не привык он к такому отношению. Он выскочил из-за стола и, обиженно поджав губы, быстро ушёл.

— Вася, ты что? — спросил папа. — Повздорили?

— Нет! — Вася выбежал из столовой.

Наконец-то! Ура! Сам, сам сказал в лицо Альке всё, что хотел. Больше он не будет подчиняться ему. Будет жить, как хочет.

У выхода из столовой Васю, как всегда, обступили собаки. Они приветливо замахали ему своими непородистыми хвостами, да на этот раз Вася совсем забыл, что нужно принести им чего-нибудь поесть. Не до них сейчас было… Вот-вот должна приехать Ира… Как бы не прозевать её!

Вася помчался к административному корпусу, там останавливается автобус.

Автобуса не было. Вася вышел за ворота, возле почты занял удобную позицию под большим платаном и стал смотреть на дорогу.

Под платаном было не жарко, да и никто из знакомых, увидев его, не догадался бы, что он ждёт автобус. Наверно, целых полчаса стоял Вася под платаном, ждал и томился. Захотелось пить. Бочка с хлебным квасом — неподалёку, но Вася не решился уйти: вот-вот из-за поворота мог появиться автобус.

Внезапно Вася увидел Макарку и, сам не зная почему, отпрянул за ствол. Низко пригнувшись, Макарка мчался на «Орлёнке», и на руле его болтались синие ласты и маска. Макарка был, как всегда, неопрятен и ехал, некрасиво переваливаясь с бока на бок, потому что был мал и коротконог даже для подростковой машины. Вслед за велосипедом изо всех сил бежал тонконогий мальчонка в гольфах. Конечно, это он дал Макарке прокатиться.

Макарка исчез, и Вася снова уставился на дорогу. Он стал вспоминать Иру, её лицо, худенькое, яркоглазое, каждую минуту готовое улыбнуться. Она была старше Васи — училась в пятом классе, и хотя он изредка забегал к ней по просьбе папы за какой-нибудь книгой или клеем и даже был два раза на дне её рождения, ему никогда не удавалось по-настоящему поговорить с ней: забежишь по делу — не до разговоров, встретишься случайно с ней в лифте — что успеешь спросить за двадцать — тридцать секунд?

Вдруг перед Васей появилась мама. Она несла сетку с пучками яркой, как сигнальные огни, редиски и прозрачным кульком с жёлтой черешней.

— Когда долго ждёшь, время тянется очень медленно, — сказала она. — Скоро обед. Идём.

Соседи по столу всегда были шумные, разговорчивые, не то что Вася с родителями. Однако на этот раз самым разговорчивым оказался Васин папа: видно, очерк стал хорошо писаться. Он был непривычно оживлённый, всё время улыбался, шутил. Поблёскивая стёклами очков, он наскакивал на Виктора Михайловича с Верой Аркадьевной за то, что торчат с утра до вечера на пляже, и советовал махнуть куда-нибудь в Судак или в Феодосию и уж, конечно, пока не настали знойные дни, подняться на Кара-Даг.

— Не сразу, милый Александр Иванович, не сразу, — ответил Алькин отец, — не надо торопить события. Весь отпуск у нас впереди. Верно, Верочка?

Алькина мать в знак согласия наклонила свою красивую, аккуратную голову с гладкими, блестяще-чёрными волосами, заколотыми белым гребнем.

— Лентяи вы, безнадёжные лентяи! — под хохот соседей сказал папа. — Не обманывайте хоть себя: заранее знаю — не сдвинетесь вы с этой гальки!

Зато Алька за весь обед не проронил ни слова. Он старался не смотреть на Васю, а если изредка и бросал непривычно холодные, отчуждённые взгляды, то исподлобья.

Васин папа глянул в окно справа, где была обширная крытая терраса, и негромко сказал:

— А вот и они…

Вася вздрогнул, вскочил со стула и увидел за крайним столиком Иру и её дедушку. Забыв обо всём, он бросился к двери и чуть не налетел на официантку с подносом. Подскочил к лёгкому Ириному столику и выпалил:

— Здравствуйте! С приездом!

И весь загорелся от этих своих задыхающихся глупых слов.

— Приветик, Соломкин! — Ира протянула ему тоненькую руку и встряхнула светло-русой чёлкой; и её дедушка поздоровался с Васей. — Как вы тут?

— Хорошо! Я очень рад! Чего так долго не приезжали? — Вася покраснел ещё сильней.

— Поезд не очень спешил, и море не слишком нагрелось. Куда торопиться? — В глазах Иры гуляло веселье, дружелюбие и лукавство. — Купался хоть раз?

Васе ужасно хотелось предстать перед ней бесстрашным человеком, да как-то неловко было врать.

— Нет, не купался.

— Чего же так? А я сегодня буду, если дед разрешит, — Ира испытующе посмотрела на дедушку. — Я знаю, что он разрешит.

Её дедушка в рубахе с закатанными рукавами постучал пальцами по альбому, лежавшему на столе, и вздохнул:

— Не решался я брать тебя, Ириша, без папы и мамы, взял, а теперь не знаю, как быть. Мне надо работать, а не караулить с утра до вечера внучку.

— Зачем меня караулить? — засмеялась Ира. — Я не овечка! Знаю, что можно, а что нельзя. Правда, Соломкин?

Вася не успел ответить, да она и не ждала ответа, а, перевернувшись на одной ножке, побежала к выходу. Вася поспешил следом.

Ему было ясно: с этого дня у него начинается совсем новая жизнь. Как хорошо, что она приехала! Вот когда они наговорятся, набегаются, накупаются, насмотрятся, насмеются, наиграются… Как хорошо!

Только бы Алька не помешал! А как он может помешать?

— Давай сбегаем к фелюге, — предложил Вася. — Она на берегу, по пути к Хамелеону, там, где песок и речушка. Наверно, штормом выбросило.

— К фелюге? — Ира чуть прищурилась, сморщив лоб. — Оставим её на другой раз. Давай сегодня искупаемся?

— Давай, — сказал Вася и чуть поёжился: на чёрной доске у входа на пляж мелом было написано: 17. Однако немало народу купалось, и даже малыши. — Помчались за плавками?

Ира кивнула, и они побежали мимо столовой к корпусам.

У балюстрады с альбомом под мышкой стоял Иван Степанович, её дедушка. Ветер во все стороны дёргал его седые волосы, солнце пронизывало их, и они горели, как раскалённые.

Вася с Ирой хотели проскочить мимо дедушки, но не удалось.

— Вы куда теперь, молодые люди? — спросил он.

— Возьмём купальники и позагораем у моря, — ответила Ира.

— И только-то? — сказал дедушка. — И даже не попробуете рукой воду?

— Ну, если ты не против, попробуем.

— И чтобы на первый раз пробовали не больше пяти минут.

— Не больше, деда, не больше! — Ира радостно закружилась в своих открытых, синих туфлях и коротеньком, взлетевшем вверх белом платье. И сама она была до смешного тонконогая, тонкошеяя, тонконосая.