Пробегу нашему не было конца. Я не имела ни малейшего понятия, куда шел Хуан, да, в сущности, это было не важно. В голове у меня засела одна навязчивая идея: я должна идти за ним; мысль эта настолько захватила меня, что я даже не подумала зачем. Уже потом я поняла, что мы могли сократить этот путь вдвое. Мы прошли через рынок Сан-Хосе. Под высокими сводами гулко отдавались наши шаги. Ряды запертых ларьков напоминали кладбищенские памятники, и в слабом желтоватом свете редких фонарей, едва освещавших это огромное помещение, затаилась великая печаль. Крысы, огромные, как кошки, заслышав наши шаги, разбегались в разные стороны, поблескивая маленькими глазками. Некоторые крысы, самые жирные, приостанавливались, собираясь, быть может, броситься на нас… Пахло сразу и прелыми фруктами, и гнилым мясом, и тухлой рыбой. Сторож недоверчиво посмотрел на нас, когда мы вышли из лабиринта переулков, торопливо шагая друг за другом.

Дойдя до Госпитальной, Хуан стремительно бросился вперед, словно его притягивали огни Рамблас, которой он как будто все время избегал. Мы оказались на центральной части улицы. Я шла почти рядом с Хуаном. Он подсознательно ощущал мое присутствие, поминутно оборачивался, но хотя его глаза всякий раз скользили по мне, он меня не замечал. Вид у него был подозрительный, похоже, вор убегает от преследования, шарахаясь от встречных. Кто-то, кажется, сказал мне гадость, но даже в этом я сейчас не уверена, хотя, по всей вероятности, ко мне приставали и смеялись надо мной не раз. Мне не приходило в голову подумать о том, куда меня может завести это приключение и что же я стану делать, чтобы утихомирить человека, яростные вспышки которого были мне так хорошо известны. Меня успокаивало лишь то, что при нем нет оружия. Впрочем, волнение не давало мне не только собраться с мыслями, но даже свободно вздохнуть — оно до боли сжимало мне горло.

Хуан пошел по улице Конде-де-Асальто, кишащей народом и залитой в этот поздний час огнями… Я сообразила, что здесь начинается Китайский квартал. «Дьявольский блеск» его, о котором говорила мне Ангустиас, оказался жалким и кричащим; на стенах — афиши с портретами балерин и танцовщиц, повсюду ярмарочные балаганы. Музыка оглушала, огромные волны пронзительных звуков накатывали со всех сторон, создавая какую-то жуткую какофонию. Пробираясь сквозь людской поток, который, к моему отчаянию, по временам совсем скрывал Хуана, я живо припомнила виденный мною в детстве карнавал. Здешняя толпа действительно была какой-то странной, нелепой; мимо прошел мужчина с подведенными глазами, глядевшими из-под широкополой шляпы. Щеки у него были нарумянены. Все встречные казались мне ряжеными; крикливые, безвкусные наряды, шум, гам и винный перегар терзали меня. Я даже не напугалась, как в тот далекий день на карнавале, когда, притиснутая к маминым коленям, услыхала раскаты хохота и увидела смешные кривляния масок. Теперь же это было лишь обрамление кошмара, столь же нереальное, как все, что окружало меня во время этой погони.

Вдруг Хуан исчез из виду, и я в ужасе остановилась. Меня толкнули. Я подняла глаза и в конце улицы увидала гору Монжуич, чистое дыхание ночи окутывало ее сады.

Наконец Хуан нашелся: бедняга стоял у молочного магазина. Стоял я смотрел на освещенную витрину, в которой были выставлены пирожные с кремом. Хуан шевелил губами и задумчиво сжимал рукой подбородок. «Самое сейчас время, — подумала я, — тронуть его за руку. Заставить прийти в себя. Сказать, что Глория наверняка уже дома…» Ничего этого я не сделала.

Хуан снова пошел вперед; оглядевшись, он нырнул в один из темных и смрадных переулков. И снова паломничество превратилось в охоту среди теней, которые все сгущались и сгущались. Счет пройденным улицам был давно потерян. Высокие дома обступали нас все теснее, они сочились сыростью. Из-за дверей доносилась музыка. Мы налетели на какую-то пару, слившуюся в грубом объятии, и я ступила в грязную лужу. Мне казалось, что над некоторыми улицами подымаются в темное небо красноватые испарения. Над другими — голубое сияние… Мимо шли какие-то мужчины, их голоса звучали хрипло, надтреснуто в ночной тишине. На несколько мгновений в голове у меня прояснялось, и я подходила поближе к Хуану, чтобы все видели, что я с ним. Оставшись снова наедине с Хуаном, я успокаивалась и прислушивалась только к его шагам.

Помню, мы шли по темному, совершенно тихому переулку, внезапно открылась какая-то дверь, из нее вытолкнули пьяного, да так неудачно, что он упал на Хуана.

Хуан зашатался, и мне показалось, будто по спине у него пробежал электрический ток. Мгновенье — и Хуан нанес пьяному удар кулаком в челюсть и стал спокойно ожидать, пока тот поднимется. Через несколько секунд они сцепились в зверской драке. Мне едва было их видно. Слышалось тяжелое дыхание и проклятия. Чей-то резкий голос из невидимого окна разорвал над нами тьму; «Что тут такое?»

Меня изумило, как в один миг ожила улица. Несколько мужчин и парней выросли словно из-под земли и окружили дерущихся. Полоса света, падавшая из приоткрытой двери, слепила меня.

Вконец перепуганная, я старалась не обращать на себя внимания. Кто знает, что произойдет в следующую минуту. А над всем этим адом гоготали, улюлюкали надтреснутые голоса — словно бы по небу тут носились ведьмы на помеле. Женские голоса подстрекали дерущихся; звучали непристойности и грубый смех. И как галлюцинаций; в воздухе парят, подобно шарам, которые иногда упускают дети, какие-то жирные физиономии.

Раздалось рычание, и я увидела, что Хуан и его враг свалились и катаются по грязи. Никто не пытался их разнять. Какой-то человек осветил дерущихся фонарем, и тогда я увидела, как Хуан тянется к шее своего противника, собирается укусить его. Один из толпившихся вокруг зевак ловко стукнул Хуана бутылкой, тот упал, да так и остался лежать в грязи. Немного погодя он приподнялся.

В ту же секунду кто-то пронзительно свистнул — сигнал тревоги напоминал трезвон пожарной машины или полицейскую сирену, которая всегда так необыкновенно эффектна в фильмах. Вмиг мы остались вдвоем — Хуан и я. Даже пьяный противник его исчез. Покачиваясь, Хуан поднялся. У нас над головой кто-то приглушенно хихикал. Во время драки я стояла, охваченная странным оцепенением, не в силах шевельнуться, теперь же я как безумная с лихорадочной поспешностью метнулась к Хуану. Помогая ему встать на ноги, я коснулась его одежды — она была влажной от крови и вина. У меня перехватило дыхание.

Удары сердца отдавались в мозгу, оглушали меня.

«Пошли, — хотела я сказать. — Пошли!»

Но не смогла выдавить из себя ни слова и только молча толкала Хуана. В тот миг мне хотелось улететь. То ли я знала, то ли предчувствовала, что вот-вот появится полиция, и поэтому затащила Хуана в соседнюю улицу. Едва мы собрались завернуть за угол, как послышались чьи-то шаги. Хуан задергался, но все же подчинился мне: я прижалась к его плечу, он обнял меня. Навстречу гурьбою шли мужчины. Они громко стучали башмаками, разговаривали и шутили. Нам они ничего не сказали. Мгновенье — и мы с Хуаном уже были каждый сам по себе. Дядя мой стоял, опершись о стену, руки в карманах; фонарь освещал нас обоих.

Хуан посмотрел на меня и понял, что перед ним я, его племянница, но промолчал; без сомнения, он находил вполне естественным мое присутствие в эту ночь в центре Китайского квартала. Я вытащила у него из кармана платок и подала ему, чтобы он вытер кровь, заливавшую глаза; потом завязала рану. Он оперся о мое плечо и стал оглядываться, пытаясь сориентироваться.

Меня охватила страшная усталость, тогда это со мной часто случалось. Коленки так дрожали, что шла я с трудом. Слезы застилали глаза.

— Хуан, пойдем домой! Пойдем!

— Что же ты, племянница, думаешь, я от этой оплеухи рехнулся? Отлично я помню, зачем сюда пришел.

У него опять задрожал от ярости подбородок.

— Глория уже, должно быть, дома. Она ведь пошла к сестре одолжить у нее денег на лекарства.

— Вранье! Бессовестная ты. И кто это велит тебе совать нос в чужие дела? — Он немного успокоился. — Незачем Глории просить денег у этой ведьмы. Как раз сегодня нам сообщили по телефону, что завтра в восемь у нас будут те сто песет, которые мне еще должны за картину… Ах, она пошла деньги просить? Будто я не знаю, что сестричка ей и гроша ломаного не даст!.. Но она-то вот не знает, что сегодня я раскрою ей череп! Пусть меня ни во что не ставит, пусть, но чтобы с малышом обращаться хуже, чем звери со своими детенышами, вот этого я не потерплю. Пусть лучше сразу подохнет, проклятая!.. Ей-то нравится выпивать и веселиться у сестрицы. Я ее знаю. Но если у нее куриные мозги… как у тебя… как у всех баб!.. так, по крайней мере, пусть будет хорошей матерью… стерва такая…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: