фабрике “Восход”, нашел там множество недостатков; в проекте решения, которое должно было быть принято

на бюро райкома после обсуждения доклада секретаря партийного комитета фабрики, все эти недостатки были

тщательно и многословно расписаны, после их описания шла сугубо назидательная часть: осудить, решительно

изменить, усилить, поднять, добиться перелома, мобилизовать внимание… Занимало это двенадцать страничек

плотного машинописного текста.

Сначала Федор Иванович, испуганный размерами решения, взял в руку перо и попытался произвести

хоть некоторые сокращения. Почиркал, почиркал, да и бросил.

— Вот я помню, товарищ Иванов, — заговорил он, — мы тоже… у нас в заводском партийном

комитете… получали из райкома такие бумаженции. Вы думаете, они нам помогали?

— Не понимаю постановки вопроса.

— Мы их подшивали к делу. На том и ограничивались. Интересно, вы не подсчитывали, сколько

человеко-часов ушло на составление этой бумаги?

— Нет, не подсчитывал.

— Давайте-ка попробуем!

Федор Иванович снова взялся за перо, стал прикидывать, сколько времени два инструктора райкома и три

коммуниста с различных предприятий района, входившие в комиссию по обследованию партийной учебы на

фабрике “Восход”, потратили на то, чтобы написать свои выводы и предложения. Они просидели над этим два

вечера по четыре часа, итого, значит, четыре на пять да на два, получается сорок человеко-часов. Затем эти два

инструктора шесть дней занимались отделкой бумаги, в эти дни ни на какие иные дела их не трогали;

получилось, значит, шесть на восемь да на два, итого — девяносто шесть человеко-часов. Кроме того, восемь

часов изучал проект решения заместитель товарища Иванова да столько же сам товарищ Иванов. Уже набралось

сто пятьдесят два часа, или, если разделить на восемь, девятнадцать рабочих дней.

— Вот видите, девятнадцать рабочих дней, две трети месяца, а польза от этого какая? Разве мы с вами не

знаем, что в партийном комитете фабрики “Восход” всего лишь трое освобожденных работников, включая

технического секретаря? И вот они получат нашу грозную бумагу. Ну и что? И ничего. Иначе надо решить это

дело, товарищ Иванов. Надо назвать, конечно, недостатки, вскрыть их причины, проанализировать — все это

верно. Но вместо всех этих громких слов: “осудить”, “добиться”, “усилить” — послать туда одного или двух

ваших инструкторов и пусть помогают товарищам устранять недостатки — живым, практическим делом. Ведь

этому же нас учит Центральный Комитет. Ведь обком и горком выносили решения о сокращении

канцелярщины.

— Да вот у нас тут пробовали выполнять эти решения, — ответил товарищ Иванов, — не вышло. Без

бумаги нельзя.

— Плохо, значит, выполняли.

Когда подготовленный товарищем Ивановым вопрос вынесли на бюро райкома, члены бюро поддержали

предложение Федора Ивановича. Товарищ Иванов пожал плечами.

После этого Федор Иванович созвал совещание аппарата и сказал о том, что пора объявить крестовый

поход против бумаг и канцелярщины и начать борьбу за живое руководство, за живое общение с людьми.

— Мы ведь погрязли в бумагах, — говорил он, — в непроизводительных, непродуктивных действиях.

Смотрите, что получается. Только для того, чтобы составить квартальный отчет сети партийного просвещения,

наш отдел пропаганды и агитации должен произвести более восьми тысяч арифметических действий на бумаге.

Это ежеквартально занимает десять дней жизни отдела, или сорок дней в году. Это чудовищно! Мы же не

бухгалтерия, а партийный штаб района, черт возьми! Товарищи заведующие и товарищи инструкторы! У нас

есть специальные люди, которые занимаются статистикой, пусть они ею и занимаются. Инструктор должен

инструктировать, быть с людьми, на предприятии, на производстве.

— Так что же, в райкоме отсиживать до ночи не надо? — спросил один из инструкторов.

— На предприятиях надо быть, я же объяснил довольно понятно.

— Ну, а если горком или обком потребуют сведений, а сведений-то у нас нету, тогда что? — спросил

другой инструктор.

— С вышестоящими организациями как-нибудь поладим, — ответил Федор Иванович, сам еще не зная,

что может получиться в таком случае. — Главное — у себя, тут, разобраться с делами как следует.

Товарищ Иванов опять пожал плечами. А через несколько дней Федора Ивановича вызвал к себе

секретарь горкома Савватеев.

— Разваливаешь, пишут, работу, — заговорил Савватеев и стал излагать Федору Ивановичу содержание

письма, которое лежало перед ним на столе. В письме подробно описывалась суть новшеств, введенных

Федором Ивановичем, но освещались эти новшества тенденциозно, расценивались как самодурство первого

секретаря, как его неумение работать, как противопоставление себя аппарату райкома.

— Мерзавец тот, кто это пишет! — сказал Федор Иванович. — Ты мне его фамилию лучше не объявляй.

А то найду и надаю подлецу по морде! — Федор Иванович начал сам рассказывать о тех улучшениях, которые

он счел нужным внести в работу райкомовского аппарата.

Савватеев слушал внимательно, по временам записывал. Он сказал потом:

— Все это очень интересно. Но не перегнуть бы. Не зря же еще до нас с тобой установлены специальные

формы и методы работы. Они проверены, испытаны. Гляди, попадешь в историю. Я тебя пока что не осуждаю,

но и особенно-то поддерживать не решусь. Эксперимент, и небезопасный. Гляди, товарищ Макаров!

— Но ведь есть же решения против канцелярщины, — сказал Федор Иванович.

— Есть-то они есть. Но и без бумаги нельзя.

Федор Иванович удивился: Савватеев сказал это теми же словами, что и товарищ Иванов.

С течением времени Федор Иванович убеждался в том, что его новшества идут на пользу дела. Дела

решались проще и оперативнее, в отделах не составляли длиннейших решений, по месяцу, по два не ждали дня

вынесения их на бюро, как бывало. Инструкторы почти все дни недели проводили на предприятиях, знание

жизни этих организаций у них складывалось не по бумагам, а по собственным наблюдениям и впечатлениям.

Поэтому, в случае неполадок где-либо, туда немедленно выезжали инструкторы, а то и заведующий отделом.

Разбирались на месте обстоятельно, основательно.

Федор Иванович и другие секретари тоже почти каждый день бывали на предприятиях. Живей пошла

партийная работа, энергичнее, горячей. Только товарищ Иванов всем был недоволен. “В кого мы превратились?

— говорил он мрачно. — В Гарун аль-Рашидов. Бродим среди народа и слушаем, что говорит он, вместо того

чтобы самим давать указания”. Главным Гарун аль-Рашидом товарищ Иванов называл Федора Ивановича.

Федор Иванович действительно любил бывать в народе и с народом. Бывшего заводского слесаря тянуло

на заводы. Но он не бродил там молчаливым подслушивающим повелителем Багдада, он любил и сам

поговорить, рассказать, что он думает, как думает, к чему стремится. Начав с того памятного разговора с бабкой

Леньки, он много занимался постановкой лечебного дела в районе, и когда у него накопился обширный

материал, появились мысли и предложения, Федор Иванович созвал медицинский актив района. Открылось

такое множество недостатков, что даже перечень их, составленный Федором Ивановичем, оказался далеко не

полным. Многие из этих недостатков можно было исправить и устранить своими силами тут же, в районе.

Например, никаких правительственных решений не требовалось для того, чтобы медицинский персонал

относился к больным более чутко, внимательно, заботливо, чтобы в лечебных помещениях всегда было хорошо

натоплено. Но некоторые вопросы — вопросы повышения заработной платы, уменьшения нагрузки на каждого

врача амбулатории — требовали того, чтобы горком или обком обратились с ними в правительство. Федор