За первым всплеском последовал второй. За ним третий. Физпараметры развивающегося явления не просто поражали воображение. Они подавляли психику. Из разверзнувшейся бездны гетерофейса — иными словами исполинского ущелья — рванул нейтринный поток небывалой силы. Осциллятор незамедлительно отметил в астронии аномальный скачок субатомных трансформаций. К чему это могло привести — рассказывать не надо.

Тем временем концентрация высвобождающейся энергии продолжала безудержно расти. Случилось так, что подошва фотосферы сыграла роль магнитного зеркала с абсолютной отражающей способностью, почему до Земли докатились лишь отголоски жуткого катаклизма и в Совете толком ничего не поняли. Отражающиеся от нее импульсы устремлялись обратно вниз, а там, сталкиваясь с дрейфующими к поверхности энерготоками небывалой плотности, снова отражались. И так не один раз, по нарастающей. Явление чем-то напоминало процесс лазерной накачки, пожалуй с той лишь разницей, что в роли камеры — конденсатора энергии — выступал гигантский массив меланжа.

Но как бы там ни было, а всему приходит конец. Так и здесь. Сперва лопнули нити, составляющие каркас силовой подвески “камеры”. Вслед за тем, не выдержав напора активизированного астрония, к тому же усиленного магнитным давлением энерготоков и громадной гравитацией, рухнула основа, поддерживающая фундамент “метаастрала”, и по каналу, заложенному еще первым разрядом, в гелионарную пучину ринулись потоки охлажденной у поверхности, а значит и более тяжелой плазмы.

Что тут началось! Напряженность магнитного поля прыгнула еще на несколько порядков. Вслед за нейтринным потоком из солярного чрева вырвался шквал радиации. Слайдер оказался в самом пекле и, будучи не в состоянии противостоять стихии, увлекаемый обрушивающейся вглубь эндосферы массой, с громадным ускорением понесся туда, где уже миллиарды лет ежесекундно тонны водорода превращаются в гелий. Если в те мгновенья и не наступил, выражаясь терминологией Джеранана “фатоисход”, то лишь благодаря надежности защиты слайдера. В противном случае их порвало бы на куски гравитацией или испепелили вихревые токи. И это было самое простое из того, что могло произойти…

Впоследствии, когда улеглись страсти вокруг злосчастного “метаастрала”, каждый делился тем, что испытал в те страшные минуты.

Астьер почему-то представил себя на Палиавестре — звезде, чем-то смахивающей на цефеиду, но не относящейся к сверхгигантам, с нерегулярными и более продолжительными циклами — когда в паре с Ичетом на сервисном модуле исследовал причины перепадов ее светимости. Тогда они тоже оказались в сходной ситуации, но справились собственными силами. Дело происходило на максимуме ее активности, когда, вследствие накопившейся разницы сил, часть лучевой энергии, как и в случае с солнцем, перешла в механическую форму, что, кстати, и являлось причиной периодического падения светимости звезды. На краю одного из тектонических блоков образовался гигантский “свищ”, через который их засосало вглубь астеносферы. При этом из-за всплеска радиационных волн размагнетизировались реактиваторы гравистатов. Они спаслись только потому, что Ичету удалось сфокусировать импульс разгонного поля в сторону от Палиавестры. Иначе они воткнулись бы в астрониевую сердцевину мантии, а там уже и орбитальный корабль не помог бы, потому как был он далеко и на помощь не успевал. При перегрузке в 15 g у них стали лопаться сосуды и деформироваться хрящевые ткани. По словам Астьера, такого перенапряжения он никогда не испытывал, а последствия той истории еще долго напоминали о себе изуродованным носом и сине-багровыми пятнами на теле.

Для Снарта падение в “метаастрал” стало настоящим потрясением. В то время, наверное, только он по-настоящему понимал, с каким несообразием им довелось столкнуться, и как глупо выглядит любая попытка его объяснить. У него одного хватило сил приблизиться к черте, отделяющей реальность, какой бы парадоксальной или даже сверхпарадоксальной она не была, от невозможного. Остальных не хватило даже на долю от этого. Но переступить ее… Нет. Тогда к такому никто не был готов… При разгоне слайдера мысли Снарта были заняты лишь одним — успеть запечатлеть в сознании как можно больше информации. Об опасности и о том, что их ожидает, он не думал. Особо запомнилось, как на экране в последний раз мелькнул разваливающийся на части “тор”, который почему-то представился ему микросверхновой в предэмиссионной оправе. Мелькнул и пропал. Бесследно и навсегда. Будто его и не было. А с ним не стало и тайны, которая, сложись дела по-другому, заставила бы человечество вздрогнуть, замереть перед величием неведомых сил, а значит, многое переосмыслить, переоценить. Позже Снарт подтвердит вывод, что экзоформ и “метаастрал Джеранана” неразрывно связаны. Именно “тор” (не вдаваясь в объяснения по поводу его появления) когда-то стал причиной заложения на месте будущей аномалии узла супергрануляции, далее развившегося в линейную ослабленную зону — гетерофейс, с последующим формированием на его основе очага неустойчивости в виде крупной интрузии меланжа. Вопрос же о том, что послужило причиной катаклизма, и есть ли связь между “тором” и желанием Сеты поближе с ним познакомиться, так и остался открытым. Искусственное моделирование ничего не дало. Сближение слайдера с экзоформом могло вызвать сходную реакцию и в других, не столь жестких условиях. Даже бездействие исинта в минуту опасности ни о чем не говорило. Явление относилось к разряду совершенно не изученных, поэтому делать на этот счет какие-то выводы никто не рискнул.

Заключение Снарта в какой-то степени реабилитировало Сету. По-правде говоря, первое время на нее смотреть было больно. Потухшие глаза, сгорбленная спина, поникшие плечи… Она замкнулась, старалась избегать общения, особенно в части обсуждения того, что касалось последних событий. Похоже она, несмотря на то, что была дочерью Дарбенда, уже прощалась со своей мечтой, готовила себя к списанию. Больше всего ее угнетало то обстоятельство, что Астьеру так и не удалось деблокировать люк в переходе. В этом как бы усматривались некие упущенные кампиорами возможности, подразумевалась надежда на то, что, сумей Астьер или кто другой взять управление слайдером на себя, ситуация коренным образом бы изменилась. Позже при расшифровке записей телеквантора выяснилось, что вероятность спасения своими силами была нулевой. Миарт утратил контроль над обстановкой, а значит, помощь могла прийти только извне.

Надо отдать должное Астьеру и Снарту. Ни один и словом не обмолвился о ее просчете. В дальнейшем это помогло Шлейсеру сориентироваться, наладить отношения в экипаже и, если не воссоздать былую атмосферу, то, по крайней мере, обеспечить на обратном пути нормальный климат и как следует подготовиться к докладу в Совете. К тому же, чего скрывать, все они когда-то по неопытности побывали в сходных ситуациях. И для многих зубров стелланавтики даже менее значимые промашки порой оборачивались куда более серьезными последствиями.

Что касается Шлейсера, то ему прежде всего запомнились отзвучия голоса миарта. Верней то, что он за них принял. В тот момент, когда слайдер провалился в пропасть, из реакторного отсека, как ему показалось, донеслись дикие, режущие слух звуки. Возбужденная психика нарисовала в сознании образ бьющегося в агонии миарта, хотя у того, как и у всех информ-исинтов, отсутствовали чувственные органы. У него вообще не было тела. Потом дошло — это активировался реактор. Почему так странно? А потому что сразу включился на полную мощность. За несколько секунд расход энергии в защитном контуре возрос на порядок. От удара о корпус отражателя наведенной гипноиндукции заныла неприкрытая ксирилом шея. «Черт, — подумалось некстати. — Ни одного мыслящего существа еще не нашли, а обвешались, будто на вселенскую ярмарку собрались».

Тем временем скорость падения стремительно нарастала. Сознание плавилось и растекалось. В свою очередь, снижение давления в пределах гравитационного шва вызвало высыпание из его бортов ультраэнергичных частиц. В мешанине плазменных струй, потоков, фонтанов зажглось адское пламя атомного ли… доатомного… распада… синтеза… Не разберешь…