Поздно вечером, уже далеко отойдя от станции, Лохвицкий услыхал поднявшуюся в той стороне стрельбу. Это барон Редигер бросил в решающую атаку все силы, не подозревая, что разрушенные станционные здания защищает только горстка людей.

Лохвицкий, шагавший рядом с мрачно нахохлившимся Слаутиным, снял папаху и хотел перекреститься. Но… не сделал этого. И не потому, что его остановил суровый, осуждающий взгляд комиссара. Нет. Лохвицкий вдруг понял: Ференц Габор и его товарищи, принимающие сейчас последний неравный бой, знают то, что не дано пока еще знать ему, хотя за его плечами долгая честно прожитая жизнь.

И Лохвицкий решительно нахлобучил папаху.

Дела на фронте складывались для Третьей армии с каждым часом тяжелей и тяжелей.

Помимо того, что командный состав белых опытней, полки укомплектованы кадровиками, а отдельные части целиком — офицерами, решающее значение в успехах Гайды имело большее число артиллерии и, главное, боеприпасов, которыми щедро снабжали колчаковцев заморские покровители.

В губкоме заседание шло всю ночь. Обсуждались вопросы, связанные с создавшимся положением на фронте и непосредственной угрозой городу.

Под утро, по прямому проводу, запросил сводку Яков Михайлович Свердлов. Многие из присутствующих на заседании помнили товарища Андрея еще по пятому году. Как ни тяжела была тогда обстановка, какие ухищрения ни придумывали охранники и жандармы, чтобы задушить большевиков, товарищ Андрей не унывал.

Так и теперь. Переданная сводка ничего хорошего не сулила. Положение по-прежнему оставалось крайне тяжелым. Но Свердлов посоветовал не нервничать, не допускать паники, сделать все возможное, чтобы отстоять город. В то же время, не теряя головы, необходимо готовиться к худшему. Надо уже сейчас выделить опытных и надежных товарищей для организации подпольной работы и типографии. И в конце Яков Михайлович передал распоряжение товарища Ленина подготовить основное оборудование казенного завода к эвакуации.

— Враги не должны застать вас врасплох!

Когда секретарь губкома читал эти слова на телеграфной ленте, ему казалось: в комнате зазвучал знакомый бас председателя ВЦИКа товарища Андрея.

Секретарь видел глаза всех сидящих и, угадывая, о чем они сейчас думают, сказал дежурному телеграфисту:

— Передай в Москву. Большевики не падают духом. Заверяем Центральный Комитет: бороться будем до последнего дыхания.

Когда все разошлись, секретарь попросил Бормотова остаться. Они знали друг друга еще по Нарымской ссылке, где отбывал срок и Яков Михайлович Свердлов.

Секретарь устало закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Бормотов догадывался, о чем пойдет разговор, но не хотел начинать первым. Было тихо. Прошло несколько минут. Казалось, секретарь уснул. Но вот он пошевелился, провел ладонью по лицу, снимая усталость последних суток, когда беспрестанно мучила мысль: все ли сделано, чтобы отстоять город? Как ни трудно, но приходилось признаться самому себе: нет, не все! От этого становилось еще горше.

— Если будем уходить, некоторым придется остаться. — Секретарь посмотрел на Бормотова.

— Все ясно, Филипп. — Бормотов улыбнулся.

Секретарю вдруг вспомнилось, как ему с Бормотовым поручили готовить побег Свердлова из Колпашова.

Яков Михайлович должен был на маленькой лодке-«обласке» подняться вверх по Оби до Парабела, где они его ждали, чтобы спрятать в трюме парохода, направлявшегося в Тобольск. Вместе со Свердловым бежал еще один ссыльный, умевший отлично грести. А погода, как назло, испортилась. Задул свирепый ветер. Одна на другую набегали тяжелые пенистые волны.

Двое суток ждали Свердлова. Наконец, увидали вдали черную точку. Они! Лодка приближалась. Вдруг высокая волна ударила в борт и опрокинула «обласок». Беглецы очутились в воде.

Свердлов отлично плавал, но его товарищ плавать не умел. Не мог же Свердлов бросить его и поплыть к берегу. И он одной рукой стал поддерживать слабеющего товарища. Пока спускали лодку, Бормотов бросился в ледяную воду и поплыл на выручку. А здоровье у него и без этого было слабым…

— Как, Семен, себя чувствуешь? — участливо поинтересовался секретарь.

— Здоров.

— Подыщи комнату и переезжай.

Секретарь выдвинул ящик письменного стола, вынул паспорт и протянул Бормотову:

— Получайте, господин Журавлев, вид на жительство. Работа высшего класса. Комар носу не подточит! Самый придирчивый чинуша останется доволен.

Секретарь встал и подошел к Бормотову.

— Я запрашивал Москву насчет Сергея Пылаева. Он должен был через линию фронта пробраться в Екатеринбург. Но из-за болезни задержался. Теперь выезд его отменяется. Остальное он узнает от Черноусова. Ты тоже будешь связь держать через него. Черноусов работает в бывшем ресторане «Королевских номеров».

Секретарь обнял Бормотова.

— Придется, Семен, вспомнить молодость.

— Такое никогда не забывается, Филипп.

— Да. Ты прав.

Они крепко пожали друг другу руки.

Кто знает, предстоит ли еще встретиться?

Выйдя из губкома, Бормотов с удовольствием, глубоко вдохнул утреннюю морозную свежесть. И тут же почувствовал в правом боку острую боль. Словно воткнули тонкую иглу. Яркое голубое небо сдвинулось с места. Улица то сжималась, то становилась такой широкой, что не видно конца.

Бормотов прислонился к чугунному столбу подъезда. Так он стоял, пока не утихла боль… Давно не появлялась! Он даже стал позабывать о болезни — и вдруг в самое неподходящее время появились ее предвестники.

Стараясь поменьше вдыхать морозный воздух, сдерживая обычно быстрый шаг, Бормотов отправился на поиски подходящей комнаты.

Это оказалось не таким легким делом. Он посмотрел несколько, но каждая чем-нибудь его не устраивала. Только в середине дня, промерзнув и устав, нашел подходящую, в доме вдовы банковского служащего. Угловая комната одним окном выходила на улицу, а другим 44 на крышу соседнего дровяного сарая, спрыгнуть на который, в случае надобности, не представляло риска.

Хозяйка — Неонила Никифоровна — аккуратная, веселая старушка жила в обществе ангорского кота и разжиревшего фокстерьера. Обо всем договорившись и заплатив вперед за два месяца, Бормотов оставил для прописки паспорт. На вопрос старушки, чем он занимается, Бормотов — теперь житомирский мещанин Савелий Тимофеевич Журавлев — ответил, что работал коммивояжером швейной фирмы «Зингер».

— Слыхали про такую?

Старушка затряслась в беззвучном смехе.

— Насмешили. Зингеровскую машину мой Зот Мартынович еще в тринадцатом годку приобрел. Может, у вас и купил?

— Вполне возможно.

— А теперь, полюбопытствую, служите?

— Страховой агент. Часто бываю в разъездах.

Взяв у квартирной хозяйки ключи, Бормотов отправился на старую квартиру, где, попрощавшись, сказал, что уезжает совсем из города. Вещей у Бормотова было настолько мало, что они умещались в маленьком видавшем виды саквояже.

Во многих уральских рабочих семьях повелось: подрастет сын-первенец — идет на выучку к отцу, а тот передает ему многолетний опыт и дедовскую сноровку. Так и у Черноусовых. Старший, Никита, с двенадцати лет стал подручным рядом с отцом. Младшего — Алексея, слабого здоровьем и часто хворавшего, пристроили, по настоянию матери, к ее родному брату в кухмистерскую. Здесь Алексей Черноусов от мальчишек на побегушках дошел до положения солидного и опытного официанта.

Алексей с детства привык — над ним верховодил сильный и ловкий Никита, забияка и драчун, державший в трепете всех ребят их улицы. И много лет позже, когда Никита вместе со своим дружком Прохором Пылаевым вступил в социал-демократический кружок, как-то само по себе получилось, что туда же был вовлечен и Алексей.

В кухмистерской всегда многолюдно и шумно. Поэтому было удобно и наиболее безопасно поддерживать через Алексея связь между членами комитета. Сколько случалось провалов и арестов, но в материалах следствий и допросов имя Алексея Черноусова не фигурировало. Он оставался вне подозрений, продолжая незаметную, но крайне важную работу связного. Незадолго до войны Алексей перешел в ресторан при гостинице, носившей громкое название «Королевские номера», хотя пошло оно всего лишь от фамилии ее владельца Королева.