9

Мой поезд отходил в одиннадцатом часу. Идти до вокзала было недалеко, я взяла свой чемоданчик, в последний раз выпила чаю у красивой буфетчицы и отправилась не торопясь на вокзал.

До отхода поезда было добрых минут пятнадцать. Я раскрыла свой американский детектив, углубилась в чтение, время от времени поглядывая на дверь: кто, интересно, окажется моим соседом в эту ночь?..

Переворачивая страницу, я подняла голову от книги, случайно глянула в окно и вдруг увидела Олега, стоявшего на перроне вблизи моего вагона.

Я встала, опустила стекло.

— Олег, ты что здесь делаешь?

Он обрадованно бросился ко мне.

— Я зашел за вами в гостиницу, но вы уже ушли. А я хотел вас проводить, да не знал, в каком вы вагоне…

Он встал перед моим окном, все в той же суконной курточке, шея открытая, без шарфа.

— Хоть бы шею закрыл, — сказала я. — А то как бы не простудился…

— Сегодня потеплело, не простужусь, — ответил он.

Я понимала, о чем он хочет просить меня еще раз, и решила опередить его.

— Вот что я тебе скажу, Олег, ты уже почти взрослый, я с тобой поэтому буду говорить на равных, идет?

— Идет, — ответил он. — Конечно, идет.

— Я постараюсь сдержать свое слово, — продолжала я. — Я ничего не напишу о вашей семье, ни хорошего, ни плохого. Но я не поручусь, что не найдется кто-то, кто захочет ошельмовать твоего отца, нет, я не так выразилась, не ошельмовать, а попросту разоблачить его…

— Я тоже не поручусь, — сказал Олег.

За моей спиной послышался шум. Я обернулась, в купе вошла рыхлая старуха с огромным чемоданом.

— Это место десятое? — спросила она.

— Да, — ответила я. — Десятое.

— А ваше какое место? — спросила старуха.

— Мое одиннадцатое, — ответила я. — Но вы не беспокойтесь, я уступлю вам свое место…

Она благодарно улыбнулась.

Как хорошо иногда, пусть ненадолго, вновь ощутить себя молодой и сильной.

— Вы не будете писать? — снова спросил Олег.

— Нет, не буду.

Я подумала о том, что-то скажу в редакции? Как оправдаюсь?

Жаль, что нет больше в живых Евсея Евсеевича. Он наверняка сумел бы посоветовать, как мне поступить.

Тогда, стоя в купе поезда, который должен был вот-вот отойти, я не представляла себе, как развернутся события в дальнейшем, — впрочем, если бы даже знала, должно быть, все равно не решилась бы подвести Олега.

Хотелось сдержать во что бы то ни стало слово, данное ему.

В тот вечер я еще ничего ни о чем не подозревала. Слово я сдержала, как и обещала Олегу, но от этого моя вина не стала меньше. Ведь я, журналистка, имевшая за плечами немало лет работы в редакции, оказалась слабаком, поступилась своей журналистской честью, прошла мимо безнравственных, нечестных поступков.

Пусть я это сделала ради кого-то другого, невиновного, ради детей Прахова, и все равно я допустила просчет, и ничего, ни слово, данное Олегу, ни его просьба, не могли меня извинить.

Но все, что должно было случиться, случилось уже много позднее, в Москве.

А тогда, глядя на Олега из окна вагона, я снова повторила, уверенная, что так оно и будет:

— Писать не буду, обещаю тебе…

Он помедлил немного, как бы размышляя, говорить или не надо. Потом сказал:

— Отец все знает…

— Откуда? — удивилась я. — Кто ему рассказал, ты?

Он кивнул:

— Я. Как пришел вчера от вас, так все ему и выложил.

— Я так и думала, я была уверена, что ты не выдержишь. Расскажешь все отцу.

— Да, — согласился Олег. — Я ему все, как есть, рассказал. — При зыбком свете перронных фонарей глаза его казались больше, темнее. — Я, когда шел от вас, думал, нет, не скажу, ни за что, а как увидел, что отец не спит, ожидает меня, вдруг прямо, в один миг…

Олег оборвал себя. Потом начал снова:

— Он сказал, что утром непременно пойдет, даст маме телеграмму в деревню, чтобы она поскорей приехала домой. Я ему ничего не ответил, а он спросил: «Почему ты молчишь? Разве ты не хочешь, чтобы о нас появилась статья в московской газете?» Тогда я прямо так и выложил в лицо, как я был у вас, как рассказал обо всем, как мне все это противно, непереносимо противно…

Он замолчал, опустив голову.

— Ну, а отец что же? — спросила я.

— Сперва не поверил мне. Пытался даже шутить: «Ты что, говорит, меня разыгрываешь? Будто бы я не знаю, что ты никогда так не сделаешь!»

— А потом?

— А потом, — повторил Олег, — потом поверил. Куда же деться? Поверил, и все.

— И что же?

— Поначалу ужасно разозлился. Я его таким просто никогда не видел.

— Могу себе представить, — сказала я.

— Ужасно разозлился, — снова сказал Олег. — Весь красный стал, я даже испугался, чтобы он не упал или вообще чтобы с ним что-нибудь такое не случилось…

— Он где, дома? — спросила я.

Олег не ответил мне, может быть, не расслышал мой вопрос.

— Но вы не думайте, — начал он опять, — отец в конце концов все понял. Все-таки все понял…

— Что значит «все»?

Олег замялся. Наверное, трудно было ему вот так сразу рассказать, как все было.

— Я напишу вам в Москву, можно?

— Само собой, можно.

— Прямо в адрес редакции, ладно? — спросил Олег.

— Да, а ты знаешь адрес?

Он кивнул:

— Знаю. Еще раньше, чуть ли не месяц тому назад, у отца в записной книжке прочитал.

Состав качнуло, потом вагоны медленно тронулись.

— Я напишу вам, — сказал Олег. — А то разве можно так на ходу? Я все подробно напишу…

Он уже не шел, а бежал вровень с моим вагоном. Потом махнул рукой, что-то крикнул, я не могла ничего расслышать. Высунувшись в последний раз в окно, я крикнула ему:

— Жду твоего письма.

Уже тогда, когда перрон почти кончился, мне показалось, что вдалеке, возле здания вокзального телеграфа, я различаю знакомую фигуру. Широкие плечи, палка в руке, неужели сам Прахов?

Я пыталась вглядеться в даль, но поезд шел все быстрее, все стремительней, через несколько секунд перрон окончательно скрылся из глаз.

Так я и не знала тогда, был ли то Прахов, или мне это просто показалось…