упущу такой случай завоевать на свою сторону губернатора - все

пропало. А случай, - терялся в размышлениях Шелихов, - есть случай,

его за деньги не купишь".

- Постой! Нашел, думается, дорожку, Наташенька, - оживился он. -

Только миром с людьми эту дорожку обговорить надобно... В точку все и

выйдет! Зови оглодков сюда, Наташенька, всех до одного!..

С таким лицом Григорий Иванович - Наталья Алексеевна навсегда

запомнила это - выходил на просторы океана из лабиринта узких проливов

и проходов Алеутских островов.

- Что с людьми в согласии надумаешь, на то и я согласна, -

повеселела и Наталья Алексеевна, направляясь звать арестованных

музыкантов к хозяину.

Шелихов с нарочитой суровостью оглядывал людей, робко входивших в

комнату. Задержав взгляд на бледном лице Яшки Цыганенка, сказал:

- Вижу, вы доподлинные усы и на ус сумеете намотать мою сказку...

Шли вы, значит, через Хмельники приангарской дороженькой. Для чего

попали в худое место - не знаю и знать не желаю. Только шли вы и шли,

и напали на вас лихие люди. Ну, как водится, обшарили, денег не нашли

- отобрали скрипицы и жалейки ваши, как вы ни плакались... Запомнили?

- Все запомнили! - не смущаясь непонятной поначалу речью хозяина,

бодро ответил Яшка Цыганенок, в надежде, что конец ее несет избавленье

от кнута на кобыле.

- Нет, не все! Еще тверже запомните, - продолжал Шелихов, что

послал вам навстречу Исус милостивый купца. Скажем, это был я с

людьми, кои вам под моим амбаром в холку наклали. Вы ко мне с криком:

выручай, мол, лихие люди забрали губернаторские скрипицы и нас

обидели... Ну, я пограбленное у шпыней отобрал, а вам по шеям дал,

чтоб поскорей домой бегли и в Хмельниках забавы себе не искали...

- А скрипки? - тоскливо спросил Цыганенок.

- Скрипки у купца остались. Купцу к его превосходительству за

всякую цену попасть надобно, а для чего - не вашего ума это дело. Вот

я к его превосходительству со скрипицами и доберусь, и музыки ваши,

как обещался, в целости его превосходительству доставлю... Уразумели,

к чему сказка клонится?

- Ежели иначе нельзя, и на том спасибо! - криво усмехнулся

отчаянный Яшка, соображая, не удастся ли вытянуть еще какое-нибудь

послабление из купеческого усердия выслужиться перед губернатором.

Яшка, конечно, не мог знать, как много интересов было связано у

Шелихова с надеждой стяжать своей "сказкой" благосклонность Якобия, не

желавшего допускать перед свои очи никого из иркутян, пока не

закончится "нужная" война.

- Чем недоволен? - хмуро спросил Шелихов. - Али тем, что за амбар

кнута отведать избавляю?

- За самовольную прогулку в Хмельники березовой каши тоже

наглотаемся, горькая она! - чуть слышно проронил Цыганенок под

сердитые окрики товарищей, довольных уже и тем, что хозяин не

вспоминал воровского дела под амбаром.

- Розги? Это еще дешево отделаешься, розгами вас, поди, каждый

день за музыку дерут... Я не принуждаю, сами выбирайте: сказку о

Хмельниках али правду про подкоп в амбаре?..

Шелихов был искренен в желании не допустить злополучных

музыкантов до тяжелого наказания кнутом, которое при бешеном нраве

Якобия для многих могло бы закончиться смертью.

Отводя от них неизбежное тяжелое наказание за покушение на

купеческую собственность, Шелихов тем более считал себя вправе

использовать их злое намерение как ступеньку, чтобы войти в

расположение губернатора и защитить эту самую собственность от

покушений более сильных грабителей. А розги - розог он и сам отведал

немало на заре своей юности. В то жестокое и грубое время кнутобойства

в растяжку на кобыле, вырывания ноздрей и палочного битья с прогоном

сквозь строй розги казались такой легкой мерой наказания, что их и в

расчет не принимали в серьезных случаях жизни.

Шелихов не счел нужным разъяснять преподанную "оглодкам"

философию розог, но музыканты и так все поняли без дальних слов и

повалились мореходу в ноги.

- Награди тебя господь за добродетель твою, господин купец.

Пошли, всемилостивый, здоровьица хозяйке и детушкам твоим, а я век за

тебя бога молить буду! - лепетал, глотая слезы, сухой и сморщенный

фаготист Еремка. Липкая тошнота и теперь подступала к его горлу при

одной только мысли об ожидавшем их кнуте.

- Ну-ну, идите, усы оборванные, да опять о чей-нибудь амбар не

зацепитесь. Поспешайте, предупредите Репье свое, начальника вашего,

чтобы умел ответ-то держать, когда я скрипицы его превосходительству

представлю... Поспешайте, а я следом за вами прибуду!..

5

Когда Шелихов с кремонской скрипкой в руках - остальные

инструменты он оставил за дверью - вошел в полутемную залу

губернаторского дома, он не сразу разглядел в наполнявших его

сумерках, где сидело неприступное иркутское божество.

Якобий, этот высохший до подобия египетской мумии человек,

обряженный в розовый камзол старомодного покроя, сидел в глубоком

кресле спиной к двери. Ноги старика в тупых туфлях, с перламутровыми

пряжками, лежали на решетке камина. Тут же за креслом стоял и Реббиа.

В выцветших, тусклых глазах губернатора блеснула искра любопытства и

удивления, когда он увидел в руках Шелихова прекрасную скрипку.

- Эй, кто пропустил ко мне этого человека? - крикнул Якобий и, не

ожидая ответа, сказал капельмейстеру: - Реббиа, погляди на скрипку, не

кажется ли тебе, что она сходственна...

- Какой у вас глаз, eccelenze,* кто бы, кроме вас, мог это

увидеть, не взяв скрипки в руки, - мгновенно отозвался Реббиа. -

Это... это наша, Niccolo Amati... Достойнейший коммерсант поистине

чудом спас ее... (* Ваше превосходительство.)

Трепещущий синьор Реббиа повторил изумленному генерал-губернатору

сказку о спасении скрипки в Хмельниках. Злополучные музыканты,

отпущенные домой без инструментов часа за два до визита Шелихова к

губернатору, вынуждены были предпочесть вымысел о приключении в

Хмельниках правде о подкопе под амбар: легче выбрать розги, чем лечь

под кнут. Таким образом, маэстро Реббиа уже был предварен о приходе

Шелихова.

Ужаснувшись одной только мысли, чем грозила бы ему в глубинах

Сибири при беспредельной власти и самодурстве Якобия гибель

драгоценной скрипки, синьор Реббиа сразу сделал вид, что поверил

музыкантам. Он знал, что они провели ночь вне дома, все походило на

правду - и потому почти без сопротивления принял желание Шелихова

самолично вернуть скрипку владельцу оркестра, потаенно проведя его в

залу, где Якобий имел привычку после обеда дремать у камина.

В пылу уже собственной самозащиты синьор Реббиа, на котором

лежала обязанность не только обучения музыке, но и наказания

крепостных скрипачей и флейтистов за проступки, заврался и неожиданно

для самого себя облегчил их участь.

- Я приказал дать им по пятьдесят розог, - заключил свой путаный

рассказ Реббиа. - А этому zingarello...* Яшке, все сто, чтобы знал,

что violino Amati нельзя выносить из дому! (* Цыганенку.)

На самом деле маэстро в этот раз был так напуган возможностью

раскрытия существовавшего между ним и музыкантами сговора, что ему и в

голову не приходило розгами от себя довести до отчаяния эти даже в

своем бесправии страшные и непонятные души.

- Мало!.. Мирволишь негодникам... Добавь от меня всем еще по

пятьдесят, Яшке - сто! - исправил Якобий, как заботливый хозяин, не

понравившуюся ему "снисходительность" Реббиа. - Та-ак... - продолжал

он, - виновные наказаны, достойный заслуживает награды... Проводи,