разведчика приблизился к высокому сутуловатому солдату. -- Почему?

-- Хочу воевать.

-- Воевать всем хочется, -- заметил недовольный Марченко. -- А мне

писарь нужен. -- Помолчав, он примирительно спросил: -- Кого бы вы могли

порекомендовать?

-- Не знаю, товарищ лейтенант. Вряд ли кто захочет стать писарем.

Особенно сейчас, когда готовится такое...

-- Знаю. Ну что ж, идите!

На улице шел дождь. Крупные, как картечины, капли подпрыгивали на

дороге, косо резали горькие лопухи. Солнце еще не было закрыто тучами, и

оттого дождь казался совсем нестрашным. Не хотелось прятаться от него,

бежать под крышу. С востока, описав тысячемильную дугу, шагнул до самого

дальнего запада спектр огромной радуги.

Аким остановился посреди улицы и невольно залюбовался ею. Всматриваясь

в небо, он различал большие косяки наших бомбардировщиков. Они летели на

одном уровне с вершиной радуги, купаясь и поблескивая дюралюминием в ее

неповторимом разноцвете. Зрелище это потрясло Акима. Он зачарованно смотрел

на радугу, не слышал даже, как подошел к нему Ванин.

-- Что ты, Аким, стоишь тут, как татарский мулла?

Аким вздрогнул и оглянулся.

-- Ты только посмотри, Семен! -- Акиму вдруг захотелось схватить Сеньку

на руки и поднять высоко-высоко над своей головой, как, бывало, поднимал он

маленьких хлопцев в дни праздничных парадов в Харькове.

-- Перестань, Аким, что ты делаешь? -- вырвался Ванин.

-- Боже мой, как хорошо!.. Какая изумительная игра электричества,

воздуха и влаги!.. -- воскликнул Аким.

И, не отрывая своего взгляда от полыхавшей радуги, он вдруг стал с

увлечением и подробно рассказывать Сеньке, что такое радуга и как образуется

спектр. Удивленный Ванин смотрел на разрумянившееся лицо Акима и молчал. Но

когда Аким наконец тоже замолчал, Сенька все же заметил:

-- Очень даже хорошо. Но зачем все это я должен знать?

-- Э, Семен, знать все, решительно все нужно знать! -- быстро ответил

Аким и с грустной задумчивостью добавил: -- Жаль, что это не под силу одному

человеку. А знать нужно все, -- горячо повторил он и вдруг вспомнил: --

Когда мы были в генеральском блиндаже, я видел там много-много книг. И среди

них -- какая бы ты думал? Астрономия! Зачем бы генералу астрономия? А вот

изучает человек. Эх, Семен, какая это могучая сила -- знание!..

-- Что говорить, -- согласился с ним Ванин. -- А зачем это тебя

лейтенант вызывал?

Сенька знал, что Аким был у командира, и это его беспокоило.

-- Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?

-- Писарем меня хочет сделать.

-- И ты согласился?

Аким улыбнулся.

-- А почему бы и нет?

-- Да ты, я вижу, совсем свихнулся!

-- Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает.

Помнишь, ты и сам мне говорил, что писарь из меня выйдет в самый раз,

мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался

твоего совета.

-- Так я же шутил! -- в отчаянии воскликнул Сенька.

-- А ты не шути в другой раз.

-- Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому разведчику --

это же безумство!

-- "Безумству храбрых поем мы славу!"

-- Какая же тут, к черту, храбрость -- в писаря!

-- А наградные листы кто на тебя будет составлять?

-- Найдутся и без тебя составители. Нет, если ты только уйдешь в

писаря, переметнусь к "катюшникам", вот провалиться мне на этом месте!

В юношески взволнованном, звонком и порывистом голосе Сеньки было

столько искренней и чистой преданности, что Аким невольно ощутил к нему

прилив братской нежности.

-- Чудак ты, -- обхватил он Сеньку за плечо. -- Так вот я и соглашусь

пойти в писаря. Что мне, жизнь надоела?

И друзья засмеялись. О тяжелом ночном разговоре там, под дубом, они

словно забыли совсем.

С юга подоспели темные грозовые тучи. Сталкиваясь и наплывая одна на

другую, они потрясали землю и темный небосвод сухими оглушающими раскатами

грома. Поминутно вспыхивали и скакали по всему горизонту ломаные стрелы

молний.

Земля, вздыхая могучей грудью, проглатывала бурные потоки воды,

низвергаемые щедрым небом. Молодая яблонька, уцелевшая в палисаднике

разрушенного снарядом дома, склоняла долу свою зеленокудрую голову, купаясь

в мягкой дождевой воде. Ее недозрелые плоды подставляли под душевые струи

дождя свои розовеющие бока; стоя под дождем, разведчики любовались этой

яблонькой, как первым проявлением всесильной жизни в маленьком, умерщвленном

войной селении.

-- Пройдет годок-другой, и опять яблони зацветут рядом с новыми домами,

-- вполголоса проговорил Аким и предложил: -- Пробежим по дождю?

-- Давай! -- согласился Ванин, сверкнув озорными глазами.

Взявшись за руки, они понеслись вдоль улицы.

Заскочили в пустой блиндаж, отдышались.

За дверью послышались тяжелые, чмокающие шаги.

-- Пинчук идет. Сейчас какую-нибудь работенку всучит. Хоть бы поскорее

в разведку посылали. Другие каждый день ходят, а мы почему-то сидим.

Шаги за дверью приблизились, и в ту же минуту загудел тяжелый, будто

придавленный чем-то бас:

-- Пойти в поиск без предварительной подготовки сейчас, когда вражеские

траншеи битком набиты солдатами и пулеметами...

-- Аким! -- воскликнул Сенька. -- Это же Федор! Вернулся! И уже кого-то

ругает.

Открылась дверь, и в блиндаж, пригнувшись, вошел здоровенный человек.

Это был Забаров. Вслед за ним в блиндаж вошли Шахаев и Пинчук.

-- Так вот, товарищи, -- продолжал Забаров прерванный разговор. -- Были

мы сегодня с лейтенантом у майора Васильева. Тот передал, что генерал очень

недоволен последним поиском. Правда, никто из вас в нем не участвовал, но

это не меняет положения. Мы должны извлечь из этой неудачи для себя

серьезный урок...

Забаров стоял рядом с Акимом. Возле Федора Аким казался тщедушным, как

худая осина, по несчастью выросшая рядом с могучим дубом. Забаров был

немного сутуловат, как и все чрезмерно высокие люди. Широкий лоб был

распахан темными бороздами глубоких морщин. Казалось, Федор находился все

время во власти каких-то больших дум -- будто решает и не может решить очень

сложный вопрос. В его темных -- не видно зрачков -- глазах никогда не гасли

горячие, беспокойно-напряженные огоньки.

Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын,

волоча за собой, как шлейф, мокрый хвост длинной солдатской плащ-палатки.

Поздоровавшись с разведчиками, он сказал:

-- Я слышал, что у вас, товарищ Шахаев, погиб комсомолец во время

последнего рейда.

-- Да, Уваров, -- глухо ответил Шахаев.

-- Начальник политотдела приказал сообщить родным. Потом, где его

билет?

В блиндаже стало тесно и дымно. А тут еще обнаружилось, что крыша в

нескольких местах протекает. Разведчики жались друг к другу, не желая

подставлять свои шеи под грязные холодные капли.

-- Комсомольский билет у меня, -- сказал Шахаев. Он расстегнул свою

брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.

Бойцы обступили Шахаева. Тот начал листать билет. Крупицын увидел на

первой странице, рядом с печатью и маленькой фотографией, свою подпись.

-- Дайте мне билет...

-- Товарищ капитан, пусть он останется у нас как память об Уварове, --

порывисто сказал Шахаев.

-- Нет, товарищи, -- возразил Забаров. -- Отдайте билет капитану. Он

его в Москву отошлет. Москва для всех сохранит.

Дождь перестал, в раскрытую дверь брызнул ослепительный солнечный свет,

облил гигантскую фигуру Забарова, обласкал посуровевшие лица разведчиков.