его здесь никто никогда не видел.

На этом можно было поставить точку, но я не смог. На следующий день поехал в политический

департамент генерал-губернаторства, с которым мы были в постоянном контакте, и, нарушая все

существующие у нас порядки, рассказал о случившемся. Попросил прислать нам официальное

письмо о необходимости выплатить бывшему служащему денежную компенсацию за увольнение.

Причем посчитать так, чтобы сложилась максимальная сумма. В департаменте работали толковые

люди, и вскоре такая бумага с перечнем статей иранских законов и указанием внушительной

цифры легла на стол Растерянному. Возражать он не мог, и бухгалтерия выдала деньги. Но тут

возникла загвоздка: Махмуд отказался их принимать, причем не только от нас, но и от

сотрудников губернаторства. Они мне потом рассказали, какую придумали хитрость: привели к

старику известного в Исфагане муллу, которому заранее все объяснили, и мулла заявил Махмуду, что Аллаху угодно, чтобы он взял деньги. Лишь после этого гордый нищий старик принял конверт.

В моем поступке, безусловно, присутствовал риск. Если бы руководству стали известны его детали, голова моя тут же слетела бы с плеч. Но я считал, что действую по справедливости, а косвенным

результатом явилось расположение ко мне иранцев, которое в дальнейшем всем нам значительно

облегчало жизнь.

Помимо связей с генерал-губернаторством я занимался нотариатом. В Исфагане на

металлургическом комбинате и ТЭС трудилось более тысячи человек, оставивших семьи в СССР, поэтому работы на этом участке хватало.

На стройках периодически случались ЧП, бывали со смертельным исходом: люди падали из окон, травились газом, денатуратом. К расследованию уголовных дел мне также приходилось

подключаться.

Расскажу об одном случае, происшедшем в Ахвазе, где наши строили ТЭС «Рамин». Был там один

переводчик персидского языка, по словам сослуживцев — роковая пьянь. Однажды, напившись

до потери ориентации, он перепутал дом в рабочем поселке (они там все однотипные) и вошел в

здание, где жили иранцы. Открыл чужую дверь своим ключом и улегся в одежде в кровать. Вскоре

пришли хозяева, муж с женой, судя по всему, приличные люди, увидели пьяного «шурави»53 на

своем брачном ложе и, чтобы не поднимать скандал и не создавать человеку проблемы, решили

тихонько его разбудить. Но не тут-то было. То есть разбудить-то они его разбудили, да вот тихонько

не получилось. Открыл он красные глаза, увидел чужеземцев и осерчал — чего приперлись без

приглашения?! Подскочил, схватил какую-то швабру и ну их по квартире гонять, иранцев этих, да с

матерком, с угрозой оставить детишек сиротами. Примчались двое полицейских, он — на них. Ни

дубинок, ни пистолетов не побоялся! Скрутить его смогли только наши: монтажники, сварщики.

Более того, у ребят хватило ума тут же засунуть его в джип, накидать сверху какого-то барахла и

помчаться прямиком в Тегеран в посольство. На следующий день с утра полиция подтянула силы и

окружила поселок: «Выдавайте, — кричат, — хулигана!» А наши: «Какого?!» Ну, у тех уже данные

есть: «Подайте, — кричат, — г-на Борю!» — «А он, — отвечают, — отъехал!» — «Как отъехал?!

Куда?!» — «В Тегеран, — говорят, — на лечение!»

Целый год Борю прятали в посольстве. Мы представили дело так, будто он, бедолага, от

переутомления на работе страдал бессонницей и выпил накануне не литр финикового самогона, а

всего лишь пару таблеток снотворного. Они, мол, и послужили причиной инцидента. А что делать?

В противном случае по иранским законам ему грозило наказание палками, а потом еще много лет

тюрьмы. Но нет худа без добра: от страха Боря полностью бросил пить.

Я был наслышан об этой истории, но впервые увидел героя спустя год, перед поездкой в суд. В

посольстве ко мне подошел маленький тщедушный мужчина средних лет, с несчастным

тоскующим взглядом. «Выручи, друг! Век не забуду», — неожиданно обратился он ко мне по-

грузински. Оказалось, он раньше жил в Тбилиси, там и выучил грузинский язык.

Суд в Ахвазе был профанацией, все вопросы с иранцами были обговорены заранее. Мулла,

заседавший в суде, произнес какую-то формальную речь и выдал мне Борин паспорт. Вскоре

радикально непьющего Борю в сопровождении пары наших здоровенных ребят вывезли из Ирана

в Союз.

Чтобы подобные инциденты не становились нормой, генконсульство проводило с советскими

гражданами постоянную разъяснительную работу. Называлась она — «консульская беседа». Все

вновь прибывающие из СССР специалисты должны были через нее пройти. Их привозили к нам на

автобусах, сажали в актовый зал, и я в течение часа рассказывал им о «правилах поведения

советского гражданина на территории Исламской Республики Иран». Особый акцент в этих

беседах делался на недопущении изготовления и употребления алкоголя и последствиях его

изготовления и употребления. Карательные меры со стороны как исламских, так и советских

властей я описывал, не жалея красок. Вновь прибывшие слушали с подавленным настроением, вопросов почти не задавали и в конце расписывались в журнале, что всё теперь знают. Но наши

страшилки пугали народ недолго, а на спецов, приезжавших во вторую или третью командировку, не действовали вообще. Как-то после завершения одной такой беседы с группой «старичков» на

предложение задавать вопросы из зала спросили: «Скажите, а как по-персидски будет —

можжевельник?» Я искренне растерялся. Знаете, когда ты считаешься классным специалистом в

каком-то деле и вдруг выясняется, что в нем тебе неизвестны элементарные вещи, становится

неловко. Так случилось и со мной. Я постарался скрыть смущение, обещал уточнить и обязательно

сообщить при случае. На этом и разошлись. Но все-таки что-то в том вопросе мне показалось

странным, и дня через два, когда оказался на ТЭС, я перепроверил свои сомнения у опытного

человека. «Лукьян Акимович, — спросил я у начальника стройки, — как думаешь, зачем им

можжевельник?» — «А что здесь думать, — ответил убеленный сединами кавалер орденов

Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени, — обычный самогон им давно надоел, коньяк, видно, тоже, к джину теперь подбираются».

Замечательную историю на эту же тему рассказал мне однажды Саня Балакин, в те годы

руководивший консульским отделом посольства.

Саня встречал в тегеранском международном аэропорту «Мехрабад» какую-то советскую

делегацию. Будучи консулом, он свободно прошел через таможню, чтобы встретить гостей прямо

у паспортного контроля. Самолет из Москвы уже приземлился, и в зале прилета стали появляться

пассажиры. Неожиданно кто-то сзади потянул Саню за рукав. Рядом с ним, качаясь, стоял пьяный в

дымину мужик, по всем приметам — строитель. «Слышь, земляк! — обратился он к Сане, обдавая

его перегаром смеси водки и пива. — Помоги, брат, отсюда выбраться в город, но только так, чтоб

никто не заметил». Саня, человек опытный, хладнокровный, быстро оценил ситуацию и просчитал

перспективу. Она имела альтернативы: либо Саня каким-то неведомым образом, минуя несколько

пунктов контроля, выводит этого мужика из аэропорта, либо мужика «загребают» и Сане, уже в

качестве консула, придется вытаскивать его из местной тюрьмы. Я знаю много людей, которые на

месте Сани в такой ситуации растерялись бы или пришли в негодование, что в принципе одно и то

же. Но Саня был не промах, к тому же обладал развитым чувством юмора. «Слушай, зачем же ты

так напился?!» — спросил он того мужика. «Как зачем? — удивился мужик и, припав губами к уху

заведующего консульским отделом посольства, прошептал: — Я ж из Союза приехал!»

«И как ты его оттуда выволок?» — спросил я коллегу. «Секрет фирмы», — ответил он. Но, хорошо

зная Саню, подозреваю, что мужик избежал иранской тюряги, пройдя все кордоны в составе