официальной советской делегации, которую встречал наш консул.

Шутки шутками, но мы и сами были не без греха и, конечно же, тоже пили. Я, к примеру, делал

вино. Днем с водителем Витей Журбой ехал на исфаганский базар и там покупал кишмиш. Время

рассчитывал так, чтобы вернуться в консульство в обеденный перерыв, когда все сидят по домам и

не видят, как мы с Витьком тащим ко мне на третий этаж здоровенный мешок с продуктом. Затем

замачивал его в воде, чтоб размягчить, используя для этого ванну, и, когда он доходил до нужной

кондиции, пропускал через мясорубку. Витя крутил ручку и собирал в тазик фарш, а я раскладывал

его по здоровым стеклянным бутылям: пять с половиной килограмм кишмиша на двадцать литров

воды. Через два-три дня из бутыли раздавалось легкое шипение — начинался процесс брожения.

Тогда в горловину вставлялся тоненький шланг, сама она заливалась стеарином, а второй конец

шланга опускался рядом в банку с водой — получался гидрозатвор: газы брожения из бутыли

свободно выходили наружу, а кислород, который мог испортить все дело, внутрь не поступал. В

таком состоянии бутыли, а их было немало, стояли двадцать один день: столько длился первый

этап приготовления вина. Любопытно было смотреть на то, что происходит в это время внутри. В

толще размолотого кишмиша, лежащего на дне, появлялся небольшой пузырек. Он увеличивался

в размере и вдруг взрывался с вулканиче ской силой, поднимая за собой все содержимое емкости.

Иногда несколько таких взрывов следовали один за другим. Потом взвесь медленно оседала.

Картина сопровождалась звуками барабанной дроби — через гидрозатвор на свободу

стремительно вырывался газ.

Созерцание этой дикой красоты стимулировало философские настроения. Ты неожиданно

понимал: именно так миллионы лет назад на земле зарождалась жизнь. К середине срока

процесс замедлялся, взрывы прекращались, взвесь кишмиша спокойно лежала на дне. Из бурой

жидкость постепенно превращалась в вишнево- красную, затем высветлялась и, наконец,

становилась совершенно прозрачной. Тогда бутыли вскрывались, их содержимое переливалось в

чистую посуду. Она помещалась в холодильник, где при температуре +40С в течение недели шел

процесс «выпадения винного камня» — желтоватого песка, выделявшегося под воздействием

холода. Теперь вино было совершенно готово. Процесс являлся полностью безотходным,

поскольку оставшийся от вина материал отправлялся на ТЭС, где облеченные особым доверием

люди варили из него самогон.

Как ты это готовишь? — спросили меня как-то измученные жаждой посольские друзья.

Записывайте, — сказал я и продиктовал рецепт.

Их было трое: два молодых дипломата и старый радист- шифровальщик, с которым они

скорешились в предыдущей командировке в Афганистане. Друзья ретиво взялись за дело.

Периодически они звонили мне в Исфаган по телефону и запрашивали дополнительные

инструкции, уточняли детали технологического процесса... и вдруг замолчали. Месяца через два я

приехал в командировку в посольство. В первый же день один из них пригласил меня на обед.

Что за гадость ты нам насоветовал? — спросил он, наливая мне и себе в большие высокие стаканы

какую-то фиолетовую бурду. Я глянул и с удивлением увидел на дне стакана небольшой пузырек, потом второй, третий. Они быстро увеличились в размере и вдруг рванули наверх с пулеметным

треском, потянув за собой со дна муть.

Ты говорил: каберне-е-е! А видишь, что приходится пить?! — сказал мне друг с легким упреком и

опрокинул в себя содержимое стакана.

Ну-ка, покажи мне рецепт, — попросил я. — Хочу посмотреть, что ты там записал.

Он принес тетрадь, я проверил — вроде все верно. Тут к нам присоединился второй товарищ.

Горько вздохнув, он посмотрел на меня с тенью обиды, налил и тут же выпил стакан сиреневой

жидкости. Через полминуты щеки его надулись, рот сам собой приоткрылся и издал звук

стартующего мотоциклета.

- Ребята, — сказал я, — а вы технологию, часом, не нарушали?

- Ты чего? — возмутились они. — Мы носились с этой бутылью, как с первой любовью, разве что

цветы не дарили!

Но тут двух вариантов быть не могло, я дождался, когда подойдет третий, и устроил им строгий

допрос. Сначала все отпирались, но я наседал, и под жестким давлением один наконец

раскололся. Им оказался радист. Однажды сменившись с ночного дежурства, он заглянул

проведать бутыль. Хозяин квартиры был на работе. Неожиданно нос радиста учуял легкий запах

браги, его несли с собой пузырьки, поднимавшиеся из гидрозатвора. И сердце мужчины дрогнуло, он не смог удержаться, вскрыл бутыль и выпил часть содержимого. Как водится, одно

преступление повлекло за собой другое. Чтобы скрыть свой безнравственный поступок,

похититель долил воды, бросил немного дрожжей и закупорил отверстие. Но этим дело не

кончилось.

Ты сколько раз туда дрожжи бросал?! — потребовал я ответа.

Пять, — признался он, отведя в сторону взгляд.

Ну что вам сказать?! Их дружба, слава Богу, из-за этого не распалась, но в дальнейшем они

химичили с кишмишом по отдельности.

Среди служебных задач, которые мне приходилось решать, был «прием в гражданство СССР». Это

совершенно уникальная работа, которой в Иране ни до, ни после меня, по-моему, никто не

занимался. Дело в том, что в провинции Исфаган с давних пор проживает большое число грузин.

Они оказались там во времена шаха Аббаса, частично по собственной воле, частично насильно.

Первую категорию в основном составляли воины, вторую — ремесленники и крестьяне. Иранские

грузины приняли ислам, но сохранили древний язык и часть национальных традиций. Их общая

численность в стране — около 250 000. Местом компактного проживания является Ферейдуншахр, расположенный в 140 км от Исфагана.

Когда им стало известно, что в советском генконсульстве появился грузин, они потянулись ко мне с

просьбами рассказать о современной Грузии, снабдить книгами, журналами, фотоальбомами

(тогда интернета не существовало), а через некоторое время несколько семей обратилось с

ходатайством о приеме в советское гражданство.

Я подходил к этому делу очень серьезно. Во-первых, надо было понять, не шпионов ли я засылаю

к нам в тыл? Во-вторых, нужны ли вообще эти люди нашей стране? В-третьих, нужна ли на самом

деле наша страна этим людям, или это эмоциональный поступок с их стороны? Для решения

вопросов предстояло много встречаться и говорить. А как это сделать, когда любой визит в

консульство мог завершиться для них в местной тюрьме или, как минимум, жесткой беседой в

контрразведке? Тем не менее работа велась.

Общаясь с иранскими грузинами, я видел перед собой искренних, честных людей и понимал, что

ими, безусловно, движет любовь к исторической родине. Однако они, даже отдаленно, не

представляли себе советских реалий.

Я не имел права сказать им: «Не езжайте в Советский Союз, это — другая планета!», но

предоставлял максимум информации для принятия взвешенного решения. В итоге около 30 семей

выехало в СССР.

В последующие годы я не раз вспоминал исфаганских грузин: куда я отправил этих людей, на

какие беды обрек?! Мне было неведомо, как сложились их судьбы после распада нашей большой

страны, жестокой гражданской войны в Грузии и многолетней разрухи. Беда накрыла здесь всех, поэтому, скорее всего, клянут и меня, и свою опрометчивость. Впрочем, вряд ли мне доведется

когда-нибудь точно об этом узнать.

Но говорят же: «Пути Господни неисповедимы!» — у этой истории оказалось неожиданное

продолжение.

Спустя много лет меня самого судьба вернула в Грузию. Дипломатическое поприще осталось

далеко позади, я занимался новым творческим делом: писал сказки и летал на воздушных шарах.