Моя красавица жена, поддерживавшая меня во всех начинаниях, создавала уют в нашем

тбилисском доме. «Давай купим растения!» — сказала как-то она. Я согласился и набрал телефон

близкой подруги, которая занималась озеленением города.

Ната, ты же знаешь нашу квартиру?! Хотим купить симпатичную зелень, что посоветуешь и где это

можно достать?

Тебе нужен «фикус Бенджамена», — ответила Ната, — красивый и не требует яркого света. Запиши

телефон. Продавец, кстати, — твой тезка. Живет на окраине города, там же у него парники. Но

только никому не давай его номер, не хочу лишней конкуренции, у него лучший товар и самые

низкие цены.

Я не стал тянуть с этим делом и в тот же день позвонил садовнику.

Добрый день, господин Реваз! Меня зовут Реваз Утургаури, хочу приобрести «фикус Бенджамена», ваш телефон мне дала...

Здравствуйте! — неожиданно радостно воскликнул садовник.—Как хорошо, что вы позвонили! Я

много раз видел вас в небе над городом и по телевидению, пытался найти, но не знал, как

связаться! Очень хочу с вами встретиться!

И не то было удивительно, что совершенно незнакомый человек обрадовался моему звонку, а то, что он говорил по- персидски.

Мое настоящее имя Эзатолла, — раздалось в трубке, — я из тех исфаганских грузин, которых

двадцать лет назад вы отправили в Грузию! Помните нас? Мы все вас помним, приезжайте,

пожалуйста, буду искренне рад.

Конечно же, мы скоро встретились. И я услышал невеселый рассказ о перевернутых судьбах. Но

жалоб не было, хотя в прошедшие годы Эзатолла и его жена, тоже иранская грузинка, потеряли

двух сыновей, дом, землю и стали практически бедняками.

Жизнь в Советском Союзе была очень тяжелой, — признался Эзатолла. — У нас оказался

совершенно разный менталитет. И дело не в вере или условиях быта. Вы помните Исфаган: песок

и камни?! А какой замечательный урожай грузины собирали на этой земле?! А здесь?! Чернозем

выглядел как пустыня — люди совсем не хотели трудиться! В первые годы особенно мы были для

многих как бельмо на глазу. Сколько раз тогда вспоминали ваши слова: не спешите, еще раз

подумайте! А после провозглашения Грузией независимости сразу же началась война! Она

полностью все смешала: убийства, разбои, грабежи на захваченных врагом территориях,

полмиллиона беженцев. А затем еще десять лет всеобщего разорения под властью собственных

воров- политиканов. Только недавно жизнь изменилась, дай Бог, чтоб так было дальше.

Почему же Эзатолла не уехал обратно в Иран? Он сам не сказал, а я не решился спросить.

Они с женой принимали нас в маленьком домике, расположенном на территории небольшого

питомника. Помещение из трех комнат отапливалось железной «буржуйкой». Мы пили чай с

ароматным айвовым вареньем. Эзатолла говорил о горьких, порой даже страшных вещах, но

удивительно: в его словах не звучало ни злобы, ни даже обиды. Немолодой уже человек

рассказывал про свою жизнь, ровесница жена подкладывала ему варенье и называла ласково —

Резико. А я в этот момент вспоминал, как четверть века назад в Исфагане он — школьный учитель

персидского языка и литературы — настойчиво убеждал меня принять его ходатайство и

позволить вернуться на родину предков.

Ну а «фикус Бенджамена», завезенный, кстати, в Грузию из Ирана, мы получили в подарок.

Исфаган расположен на пути из Тегерана в Персеполис — столицу великой империи Ахеменидов, бывшую одним из центров древней культуры Востока. Поэтому через наш город часто проезжали

путешествующие по стране иностранные дипломаты (никаких туристов в Иране тогда и в помине

не было). Путь из столицы до популярных развалин — 900 км. Многие останавливались в

генконсульстве на день-другой, осматривали местные достопримечательности и двигались

дальше. В мои приятные обязанности входили прогулка с гостями по историческим местам и

прием дома младшего дипсостава. Коллеги чувствовали себя очень свободно, живо

интересовались историей города, которую, конечно же, и сами знали, но без таких подробностей, как я, много фотографировали, покупали недешевые сувениры и непременно приглашали в гости

в Тегеран. От этих встреч сохранились светлые воспоминания и несколько замечательных друзей

— болгар и чехов, с которыми отношения не прекращаются до сих пор.

В отличие от иностранцев, советским гражданам, даже дипломатам, праздные поездки по стране

были запрещены. Поэтому если кто-нибудь из наших и посещал Исфаган, то только в составе

делегаций различного уровня. В основном они состояли из солидных мужчин, отвечавших за

вопросы развития двусторонних экономических отношений. Даже в жару эти люди не снимали

белых рубашек и галстуков, а местную старину осматривали без восторженных эмоций, давая

понять, что им это не в диковинку. Сувениров не покупали, экономя командировочные. Иногда

среди них встречались продвинутые востоковеды. Помню, однажды в Шахской мечети, входившей

в обязательную программу маршрута, какой-то иранец, сидя на коврике, заунывно что- то читал

нараспев.

Молится по-арабски! — объяснил подчиненным глава сопровождаемой мною делегации,

демонстрируя свое интеллектуальное лидерство.

Я прислушался: «Нет, не молится».

Ну да! Коран вслух читает, — просвещенно поправился он.

Нет, не Коран.

А что?

Поет по-персидски рекламу похоронной фирмы и адрес мастерской, где делают надгробные

плиты.

Впрочем, «экономистам» такое было простительно. Знать язык и страну — не их прямая задача.

Беда заключалась в том, что некоторые советские дипломаты находились на том же уровне.

В начале XX в. российская ориенталистика была необычайно сильна. Она делилась на научное и

практическое направления (под вторым подразумевалась разведка). Здесь творили такие титаны, как Николай Рерих, Василий Радлов, Петр Чихачев, академики Бартольд и Марр! А чего стоит

история генерала Корнилова, писавшего стихи на персидском, владевшего также дари! Боевое

крещение он принял в Афганистане, где, переодевшись дервишем, пробрался в глубь чужой

территории и добыл бесценные сведения о британской крепости Дейдади! А затем во главе

разведывательного отряда скрытно прошел по восточному Ирану, той его части, которая на картах

была отмечена белым пятном.

В советский период подобных умов не возникало, больше того, многие рядовые востоковеды: ученые, военные, дипломаты, выделявшиеся из общей среды знаниями и талантом, в тридцатых

годах ХХ в. были без вины уничтожены как враги государства. На их место пришли новые,

социально близкие кадры, среди которых «растерянные» оказались не самыми худшими.

Мой Растерянный был классическим экземпляром этого вида: всю жизнь провел на одном

направлении, но даже к концу карьеры толком не мог объяснить, чем занимался. Языка он, естественно, тоже не знал.

Характерный пример — история с пишущей машинкой.

Когда я уезжал из Исфагана в отпуск, то оставлял готовые к отправке информационные материалы, не имевшие, правда, оперативного значения. Он их подписывал и с интервалами посылал в

Москву, чтобы там видели — в генконсульстве кипит работа! Кроме того, я клал на стол несколько

заполненных бланков-заявок на поездку по стране. Ему оставалось вписать туда только маршрут, к

примеру: «Исфаган — Тегеран — Исфаган», поставить цифрами дату и шлепнуть печать. Всё! Это

была единственная задача, где требовалось знание персидского языка, за которое, кстати, он

получал надбавку 20% оклада.

Дальнейшее мне известно со слов водителя Вити Журбы: «Он сказал, в Тегеран поедем, готовь, мол, машину, а время не уточнил. Ну, я и пошел спросить, когда? Стучусь в кабинет — не

отзывается. Я дверь приоткрыл, заглянул: Господи! От табачного дыма вся комната синяя, в