пространство техперсонала состояло из однокомнатной квартирки и небольшого консульского

дворика. Двенадцать человек в течение нескольких лет обречены были общаться здесь только

между собой: отпуск им не полагался, письма от родных шли около двух месяцев, наши газеты

поступали одновременно с почтой, советское телевидение отсутствовало. Выход в город был

ограничен, а нередко вообще запрещен: шут его знает, что может случиться — повсюду лозунги

«Смерть СССР!». Туда отправлялись только группой, сообщая дежурному цель, маршрут и время

возвращения. Транспорт — собственные ноги, далеко не уйдешь, только за хозмелочами и едой.

Впрочем, на остальное денег и не тратили, копили для обустройства жизни в Союзе.

Общение с нашими специалистами на ТЭС и МЗ (там было много народа) для техперсонала

генконсульства возможным не представлялось — эти объекты находились за городом.

В числе удовольствий оставались пинг-понг, бильярд и просмотр одних и тех же художественных

фильмов в консульском клубе два раза в неделю. Сюда же следует отнести купание в уже

известной пожарной яме размером пять на три метра.

Тест на совместимость перед поездкой в Иран эти люди, естественно, не проходили, поэтому в их

среде постоянно шел скрытый процесс брожения. Любые мелочи становились причиной обид и

неприязни. Кто-то на кого-то не так посмотрел или о ком-то не то сказал и т.п. При этом каждый из

них наивно искал покровительства у руководства. Растерянный любил разбирать эти тяжбы, выявлять морально-нравственные проступки среди подчиненных и на этой почве интриговать.

Главными «преступлениями» этого плана в советские времена считались любовные связи и

алкоголь. «Кто с кем переспал?» - тема номер один дискуссий любого загранколлектива.

Порочащие советского гражданина связи обсуждались со вкусом и подробностями, кулуарно.

Публичному же порицанию виновника предавали без указания имен и деталей, так сказать, в

общем плане.

Объектом недоказанных обвинений по первому пункту у нас был водитель Витя Журба —

молодой, веселый, обаятельный парень. Надо честно признаться, что при виде красивой и даже

не очень красивой женщины взгляд у Вити воспламенялся. Но пламенный взгляд еще не есть

доказательство совершенного преступления, а поймать

Витю с поличным никто не сумел. Это обстоятельство чрезвычайно раздражало Растерянного, и он

мучил беднягу как только мог. Основной темой придирок была собачья шерсть на заднем сиденье

консульского мерседеса.

У Растерянного был пес, японский хин — мелкая, волосатая недружелюбная тварь. Он

путешествовал всюду вместе с хозяином, сидя на заднем сиденье машины. После каждой поездки

Витя выгребал оттуда кучу шерсти, орудуя щеткой и мокрой тряпкой — пылесоса ему не давали.

Но что-то, естественно, оставалось. Это и было поводом для постоянных служебных разносов, вплоть до угрозы сделать «оргвыводы», т.е. откомандировать в Союз! Пса этого Витя от души

ненавидел.

— Тиль-Тиль-Тиль! — ласково подзывал он к себе собачонку, держа в руке кусочек колбаски, и

когда пес подбегал, оглянувшись по сторонам, с возгласом «Тиля, ... твою мать!» давал ему со всех

сил пенделя. Хин с визгом летел в кусты, а коварный, никем не замеченный Витя шмыгал в

открытую дверь гаража и для укрепления алиби спускался в ремонтную яму.

Надо сказать, что пес отвечал ему тем же. Дать Вите пенделя он не мог, но на общих служебных

собраниях, которые Растерянный собирал у себя в кабинете, крепко обнимал лапами Витину ногу

и начинал онанировать. Оттащить его было почти невозможно.

Обвиняемых по второму пункту у нас в генконсульстве не было. Дело в том, что Растерянный сам

оказался запойным. По отлаженной схеме, чувствуя приближение «момента», он звонил

начальнику строительства ТЭС и сообщал, что вечером приедет в рабочий поселок проверять

«пожарную безопасность». На стройке понимали, о чем идет речь, и «накрывали поляну». Он

напивался со второго стакана, но после этого в него помещалось еще несколько литров водки. На

это уходило пять-шесть часов. Потом он падал, безразлично куда. Строители — народ крепкий, но

даже они не выдерживали такого прессинга: начав пить в девять вечера, Растерянный отключался

к трем утра, и так повторялось каждый день в течение недели, не меньше. Я в этих мероприятиях

участия не принимал. Нагрузка ложилась все на того же Витю.

Пока Растерянный «тушил пожар» самогонкой, Витя ждал его в мерседесе у дверей дома

начальника стройки. Я же, находясь в генконсульстве, согласно инструкции по безопасности, не

спал, готовый в любую минуту мчаться их выручать в случае какого-либо инцидента. Под утро

Растерянного загружали в машину, и Витя трогал домой. Въехав в консульский двор, он

вытаскивал тело, перекидывал его через плечо головой назад и, придерживая за ноги, тащил в

резиденцию. Протискиваясь в дверной проем, неловкий Витя обязательно спотыкался и стукал

Растерянного головой о косяк. Голова издавала бильярдный звук. Часто бывало, что неуклюжий

Витя спотыкался в этом месте два раза подряд. Дежурные коменданты, менявшиеся на вахте

каждую ночь, с любопытством наблюдали за ритуальными действиями водителя. Показательно, что, при всех сложностях взаимоотношений в их коллективе, Витю никто ни разу не заложил.

Свалив на кровать бесчувственное тело, одетое по сезону в костюм или пальто, Витя отправлялся

спать. Укладывался и я. Рабочий день в генконсульстве начинался в восемь утра, поэтому спать

нам оставалось недолго.

На следующий день Растерянный появлялся на службе только после обеда, на нем всегда были

темные солнцезащитные очки.

Слышь, Валерьяныч, — говорил он мне, — что- то у меня после вчерашнего голова трещит, не

выручишь похмелиться?!

Да вы же на прошлой неделе все выпили, — стандартно отвечал я. — Но, по-моему, у Вити в

гараже есть в заначке «чекушка». Может, у него попросить? Он — отзывчивый, добрый...

Растерянный спешил в гараж налаживать мирные отношения с Витей, чтоб получить выпивку, и в

жизни водителя наступала счастливая передышка.

Вообще-то мы с Растерянным жили достаточно дружно. В целом он был неплохим человеком, а на

мелочи я внимания не обращал.

Проблемы возникли, когда настал срок моего перевода в посольство, как было условлено еще в

Москве. Растерянный понимал: вместо меня сюда пришлют мальчика с институтской скамьи, так

как должность, которую я занимал, соответствовала этому уровню, а другой в штатном расписании

генконсульства не было. Он стал защищать свои интересы теми методами, которые были ему

привычны. Плохого обо мне сказать ничего не мог, поэтому говорил только хорошее:

«Замечательный парень Резо, — хвалил он меня тегеранскому руководству, — живем с ним душа в

душу! Правда, любит чуток погулять. А что делать?

Один ведь мается, жена-то к нему не едет! Но я смотрю на это сквозь пальцы — парень уж больно

хорош! Ну, выпивает, случается! А как тут не выпить?! Он ведь только сейчас узнал, что ребенок не

от него».

Растерянный не подозревал, что эти беседы слово в слово передавались мне его собеседниками, и так как источник был не один, сомнений в надежности информации не возникало. Я делал вид, что ничего не знаю, и по утрам, придя на работу, отвечал на улыбку улыбкой и пожимал

протянутую руку, а в это время Витя Журба уже мастерил по моему заказу из толстой ореховой

ветки и автомобильной камеры очень серьезную пацанскую рогатку.

Административное здание консульства расположено в центре сада. Каждый вечер сюда с

окрестных помоек слетались многочисленные стаи ворон. Они рассаживались на ветках старых

платанов и устраивались на ночлег. Практически полнеба было закрыто ими. В фойе здания стояло