много кадок с зеленью. В одной из них, недалеко от стеклянных входных дверей,

замаскированная фикусами лежала рогатка. Когда Растерянный после работы отправлялся домой, я позволял ему углубиться в сад метров на сорок и стрелял из рогатки по веткам деревьев. Сотни

отъевшихся на помойке ворон с диким карканьем и хлопаньем крыльев взлетали вверх, и море

помета обрушивалось на Растерянного. Натянув на голову пиджак, он зигзагами мчался по

садовой дорожке. Чтобы не вызывать подозрения, я был вынужден ограничить стрельбу двумя

днями в неделю.

— Ты знаешь, — жаловался он мне на ворон, — такое ощущение, что они из жопы целятся! Но я

главного понять не могу, почему именно по вторникам и четвергам?!

Мой перевод в Тегеран откладывался на неопределенное время. Но интриги Растерянного были

здесь ни при чем. Весной 1985 г., в ходе обострения военного конфликта, иракская авиация начала

атаковать иранские города. Основным объектом нападения стал Исфаган. Сирены воздушной

тревоги звучали здесь каждые три часа. После этого максимум через пару минут на головы людей

валились бомбы. Глухие мощные взрывы доносились из разных концов города.

Иракские летчики «работали», практически не рискуя, с большой высоты «по сектору». Мишенью

являлись жилые кварталы, задачей — создать массовую панику среди гражданского населения.

Особенно тяжелыми для исфаганцев были ночные бомбардировки. Вслед за сигналом тревоги, поступавшим по радио, городское электричество отключалось, улицы и дома погружались в

полную темноту. Черное небо рассекали огненные пунктиры трассирующих снарядов. Они

тянулись от земли вверх в никуда. На большой высоте то там, то здесь начинали мелькать яркие

вспышки разрывов. Осколки горячего металла сыпались на город, в том числе и на нас, попадали в

крыши и стены домов, с резонирующим свистом рикошетили и застревали в стволах деревьев

консульского сада или падали на асфальт во дворе.

Зенитный огонь почти не препятствовал бомбардировкам. Система ПВО Исфагана, судя по всем

признакам, имела устаревшее вооружение, к тому же была выстроена по схеме «круг»54. Это

говорило о том, что сил у иранцев мало. Самолеты противника легко обходили заградительный

огонь, наносили удары и невредимыми возвращались назад. Сразу же после «отбоя» город

наполнялся звуками автомобильных сирен «скорой помощи».

За одну ночь иракская авиация совершала три-четыре налета. Но сигналов воздушной тревоги

было намного больше, поскольку они подавались также в том случае, когда самолеты летели

бомбить соседние города.

На вооружении у иракских ВВС стояли МИГи советского производства, и мирных людей они

убивали бомбами, сделанными в СССР. Надо ли говорить, что отношение иранцев к нашей стране, и без того недружелюбное, приняло форму нескрываемой ненависти?

Для сотрудников генерального консульства ситуация дополнительно осложнялось неадекватным

поведением Растерянного. Во время ночных налетов он прибегал в убежище первым, совершенно

не беспокоясь о том, что происходит с остальными людьми{[36]}. Одет был в хлопчатобумажные

«треники» с пузырями на коленках, домашние тапочки на босу ногу и макинтош поверх майки. На

голове тирольская шляпа с коротким перышком. В темноте под землей он доодевался. «Гоша! —

громким шепотом рычала на него жена. — Не растопыривай пальцы, я не могу надеть на тебя

носки!» Скоро он впал в глубокий запой и полностью ушел в зазеркалье.

Я понимал, что пускать ситуацию на самотек недопустимо. Любая случайность в такое время могла

привести к катастрофе. Попади бомба или ракета в один из соседних домов, искать виновников

смерти людей далеко не пойдут — вот они, «шурави», здесь под боком... и полетят от нас только

клочья. Поэтому собрал у себя в кабинете всех мужчин, и вместе мы составили план действий, включавший в себя несколько вариантов на случай прямого падания бомбы, разрушения здания, пожара, нападения извне. Каждый теперь знал «свой маневр». При этом поскольку мы

вынужденно тренировались не менее десяти раз в сутки, то вскоре наши действия были

отработаны до совершенного автоматизма.

В это же время из прифронтовой провинции Хузестан, которую тоже нещадно бомбили, началась

эвакуация советских специалистов, строивших там ТЭС «Рамин».

В Москве наконец-то поняли, что жизни наших людей реально угрожает опасность, и дали такую

команду. Около восьмисот советских граждан выехали на автобусах колонной из Ахваза в Тегеран, чтобы оттуда отправиться в СССР. Их маршрут лежал через Исфаган. Это решение противоречило

интересам иранцев. Наши люди служили своеобразным щитом самого крупного энергообъекта

юга страны. Теперь электростанция была обречена.

Не буду говорить, каким образом, но мне удалось узнать, что в Исфаган из Тегерана по линии

КСИР{[37]} поступила команда во что бы то ни стало задержать колонну и под конвоем вернуть

назад в Хузестан. Информация пришла поздно вечером, когда автобусы должны были подъезжать

к городу. Я оставил за старшего одного из дежурных комендантов, срочно поднял водителя, и

вдвоем на старой консульской «Волге» мы помчались навстречу строителям. Нам удалось

перехватить их за двадцать километров от Исфагана. Объяснив ситуацию старшему группы и

сообщив, что следует делать, я поставил «Волгу» в начало колонны, и мы продолжили путь.

Перед въездом в г. Исфаган на контрольном посту уже стояло несколько десятков вооруженных

людей. Один из них вышел вперед и поднял руку, давая понять, что проезд закрыт. Каково же

было их удивление, когда «Волга», а за ней все автобусы, не доезжая поста, сделали поворот, выехали на второстепенную дорогу и по ней, увеличив скорость, проследовали в рабочий поселок

ТЭС «Исфаган», расположенный в километре от автобана. Руководство строительства было

заранее предупреждено, и нас там ждали. Когда опомнившиеся пасдары57 примчались вслед, их

встретил объединенный коллектив в количестве около двух тысяч советских мужиков.

В течение последующих трех дней, пока шли напряженные переговоры между посольством в

Тегеране и иранскими властями, я находился в поселке ТЭС, а наша «Волга» с консульскими

номерами демонстративно стояла на въезде у ворот.

Впрочем, эта история имела также и ряд приятных моментов. Мне стало известно, что среди

эвакуируемых из Ахваза людей находятся десять грузин. Я попросил собрать их вместе в доме

одного из моих друзей, накрыл стол, поставил вино, и мы, согласно обычаям, начали поднимать

тосты.

В застолье грузины говорят искренне, и я, когда пили за Родину, сказал, что для меня это понятие

связано с маленькой, Богом забытой деревней высоко в горах Имеретии. Там в сопливые годы я

рос под присмотром прабабушки, в окружении таких же, как она, горцев, которые не вполне

понимали, для чего им в сельпо привезли странное приспособление под названием «замок».

«Имя этой деревни — Хорити», — закончил я. И вдруг неожиданно один из сидевших спросил: «Ты

на самом деле хоритец?!» В ответ я назвал имя прабабушки. Человек встал из-за стола и пошел

меня обнимать, мы оказались соседями, близкой родней и в детстве бегали по одним и тем же

горным тропинкам.

Надо было оказаться за тысячи километров от родных гор, в той ситуации, которую я описал, чтобы выяснить эти обстоятельства.

Но в любом случае спасибо Ирану за необыкновенное знакомство с замечательным человеком

Автандилом Бре- гвадзе, ставшим впоследствии моим близким другом и крестным отцом.

Через три дня, когда проблемы, связанные с эвакуацией наших строителей, были урегулированы и

их колонна продолжила путь в Тегеран, я вернулся в генконсульство. К этому времени Растерянный

вышел из очередной комы и приступил к руководству учреждением, но неожиданно резко сменил