амплуа, решив испытать себя в роли «деспота- самодура». Он начал топать ногами, оскорблять

людей словесно, давать им бессмысленные, противоречивые указания.

Все, что делал Растерянный, носило отпечаток легкого помешательства. В частности, завхозу было

приказано вырыть могилу, застрелить и похоронить в ней сторожевых собак. На мой недоуменный

вопрос: «Саша, зачем?!» стоявший уже по колено в яме завхоз злобно ткнул лопатой в землю и

буркнул: «х... его знает!»

В один из вечеров ко мне в кабинет пришли все мужчины - сотрудники консульства: «Реваз

Валерианович, больше нет сил, с таким командиром не только псы, но и мы сами здесь в землю

ляжем. Собираемся ставить вопрос: или он, или мы. Хотим знать ваше мнение?!»

Утром я зашел в кабинет к Растерянному и попросил выслушать. Смысл моих слов сводился к

следующему: все мы сейчас связаны одной судьбой. Бомба не станет выяснять, шофер ты или

генконсул, и, если толпа начнет рвать нас на части, тоже не спросит паспорт — дипломатический

он или обычный. Среди наших людей нет военнообязанных, никто из них не подписывался ехать

сюда погибать. Тем не менее они без паники вкалывают по полной. В этих условиях между нами

не должно быть корпоративной дистанции, и командовать ими можно, только подавая личный

пример.

— Ты молодой еще и неопытный, — ответил Растерянный, — а я эту публику давно изучил.

Каждый сверчок — знай свой шесток, тем более в такой обстановке! Какое тут равноправие?! Тут

гайки закручивать надо!

Выйдя из его кабинета, я сказал: «Действуйте, ребята, возражать не стану».

Дальше события развивались достаточно быстро. Состоялось открытое партийное собрание

коммунистов, на котором Растерянному предъявили неоспоримые обвинения в воровстве

государственного имущества, регулярном пьянстве, интригах, личном малодушии и паникерстве, проявленном во время бомбардировок. Партийная организация единогласно приняла решение о

вынесении ему строгого выговора с занесением в учетную карточку, и весь коллектив

ходатайствовал перед руководством Министерства иностранных дел о снятии Генерального

консула СССР в Исфагане с занимаемой должности и откомандировании в Советский Союз.

Я подробно рассказал про случай с Растерянным, так как он совершенно уникальный. В истории

советской дипломатии не было других примеров, когда техсостав снимал с должности

руководителя загранучреждения. Мне его не было жалко. Собственные поступки привели этого

человека к позорному финалу.

В результате его откомандирования я оказался в тупиковом положении: о переводе в Тегеран

теперь не могло быть и речи. Приказом посла я был назначен Управляющим делами Генерального

консульства СССР в Исфагане (в ранге атташе).

В Исфагане за мной постоянно следили. Это происходило по двум причинам. Во-первых, местная

контрразведка не могла допустить и мысли о том, что среди сотрудников консульства нет

разведчиков. В их понимании в этом случае все остальное теряло смысл. Во-вторых, им больше не

за кем было следить (я имею в виду иностранцев), и получалось, что меня одного сторожило

целое Управление.

Вычислить разведчика, действующего под дипломатическим прикрытием, в большинстве случаев

сложности не представляет. Его рабочий режим, обусловленный спецификой деятельности,

совершенно иной, чем у «чистого» дипломата. Разведчик вынужден больше двигаться. В

«опасных» странах, таких как Иран, где для обычных дипломатов существуют ограничения в

передвижении по городу, предписанные собственной службой безопасности, разведчик особенно

легко узнаваем. Он появляется в такое время, в таких местах, куда никто из мидовцев даже

случайно заехать не может. Машину паркует всегда «носом» к выезду: это — железное правило, в

отличие от «чистого», который бросает как попало. Существует масса деталей, всех не перечесть, по которым определяется «кто есть кто», и плотное наружное наблюдение в течение максимум

полугода дает на этот счет, как правило, точный ответ.

Исключение составляют консулы. В отношении консула сложно наверняка сказать, из какой он

конторы! Он ездит куда хочет и когда хочет, и черт его знает, то ли по «чистому» делу, то ли нет.

Может сесть за руль ночью и поехать кататься. Посольскому дипломату за это снимут голову, а

ему, шельмецу, ничего не будет. И опять же не поймешь: тайник он поехал закладывать или

просто, дурак безбашенный, выпил и бузотерит! Консулы всегда были для контрразведки двойной

головной болью.

Иранцы «пасли» меня скрытно, но через несколько месяцев все были уже хорошо мне знакомы.

Уважая их труд, я не вредничал и если, скажем, в автомобильной пробке они отставали, не

отрывался, а ждал, пока подтянется «хвост». Такие вещи профессионалами ценятся, тем более что

особой нужды играть с ними в «казаки-разбойники» у меня не было.

Вспоминается один показательный случай. Как-то в пятничный день58 я тормознул свою «Волгу» у

открытого ресторана на берегу Заяндеруд, присел за столик и заказал пару кебабов. Боковым

зрением заметил: бежевый «Пейкан» проехал чуть дальше, остановился у перекрестка, в машине

— водитель и два пассажира, мотор работает, водитель смотрит в зеркало заднего вида; мотоцикл

остановился, не доезжая до ресторана, на нем двое мужчин, прикрыты кустами, мотор работает, оба сидят в седле.

Скоро мне принесли заказ, и я с аппетитом принялся за еду. Неожиданно к ресторану подкатил тот

самый мотоцикл. Его седоки, двое мужчин средних лет, быстрым шагом направились к

свободному столику. Бросив короткий взгляд в мою сторону и прикинув время, которое

потребуется мне на еду, они заказали себе по гамбургеру и кока-коле. Видно, парни чертовски

проголодались, иначе вряд ли бы так грубо нарушили правила наблюдения.

Я продолжал уплетать вкусный кебаб и, когда дожевал последний кусок, вдруг обнаружил:

контрразведчики смотрят на меня напряженнейшим взглядом, держа у рта недоеденные

бутерброды. И такая досада была в их глазах: сейчас придется все бросить и снова катить вслед за

«Волгой» неизвестно куда. Я оценил ситуацию, окликнул официанта и попросил принести чай.

Парни облегченно вздохнули и продолжили есть. Я спокойно сидел за столиком, не притрагиваясь

к стакану, что означало: чай мне не нужен — это знак уважения с моей стороны. Поступок был

правильно понят. Когда они всё доели, старший по возрасту, вставая из-за стола, приложил правую

руку к сердцу и слегка кивнул головой: «Принято с благодарностью!». Затем они сели на мотоцикл

и отъехали на исходное место.

Можно не сомневаться, что иранская контрразведка дружеских чувств ко мне не питала, тем не

менее через несколько лет во время вооруженного нападения на генеральное консульство один

из этих парней спас мне жизнь. Не исключаю, что причиной было чисто профессиональное

уважение.

В те годы в Советском Союзе один за другим умирали вожди. Какая-то на них, горемычных, навалилась тогда напасть. С одной стороны, особо удивляться не приходилось — все были людьми

весьма преклонного возраста, но с другой — все-таки странно — уж больно тесно они

скучковались у выхода!

Уход из жизни советского лидера всегда тянул за собой цепочку кадровых перестановок в высших

партийных и государственных эшелонах власти. Как только очередной вождь навечно закрывал

глаза, его соратники начинали рядить, кому достанется освободившееся кресло. Этот процесс в

зависимости от ранга усопшего занимал от нескольких часов до нескольких суток. О его смерти

народу пока не говорили. Однако по радио и телевидению сразу начинали транслировать

печальную музыку. Пальма первенства среди мелодий почему-то досталась «Лебединому озеру».

Знаменитое анданте Чайковского в то время стало сродни похоронному маршу: как услышишь