На двух плотах

Склад ума у нее, у судьи ленинградского городского суда, иронический. Как зубной боли, не выносила она выспренности и пышнословия. Очевидно поэтому, на вопрос, в чем самая большая трудность в ее работе, она, чуть помедлив, ответила не то притчей, не то сказкой. Жил-был волшебник, имел дочь красавицу, да и какой бы он был волшебник, не сумей наделить свою единственную дочь красотой. Волшебник, как и многие другие почтенные старички, любил после обеда вздремнуть часик-другой, а когда волшебники дремлют, их волшебные свойства бездействуют, этим и воспользовался подкравшийся злодей и похитил его дочь. Но злодея постигла заслуженная кара: на дороге ему встретился отважный юноша, мольбы красавицы его тронули, он вступил в бой со злодеем, победил его и отвел девушку в отчий дом. Волшебник, преисполненный благодарности, предложил юноше — так уж полагается — высказать любое желание, и оно будет исполнено. Волшебник был человек опытный, да ц его дочь сказок начиталась достаточно, так что предугадать, чего юноша пожелает, было им легко. Но они ошиблись. Когда юноша высказал свое желание, красавица огорчилась и оскорбилась, а волшебник был явно смущен. Юноша попросил: „Сделайте, пожалуйста, так, чтобы я, с кем бы ни встретился, не только слышал то, что он мне говорит, но мог понять его подлинные мысли и чувства”. Отец девушки был волшебником средней руки. Но кому охота в этом признаваться? Он попытался отговорить юношу, запугивая его: и о себе, дескать, юноша много плохого может узнать, да и в людях, возможно, разочаруется, но юноша не отступался от своего желания. Волшебник сник и нехотя признался: выполнить просьбу юноши он не в силах. Увидев, как огорчился спаситель его дочери, он сказал ему в утешение: „Я знаю место, где умеют самые скрытые и потаенные мысли и чувства вызвать наружу даже у тех, кто всячески этого не хочет и пытается поглубже их припрятать. Иди туда, присмотрись, как это делается, может быть, и ты научишься”.

— Как вы думаете, — улыбнулась судья, заканчивая свой рассказ, — о каком месте говорил волшебник? Да, вы угадали. В суде мы обязаны, именно так, обязаны не только найти за словами правду чувств, характеров, правду фактов, но, что не менее сложно, дать им верную оценку. Легко ли это? Судите хотя бы по делу Надежды Щербаковой, оно в нашем суде слушалось.

Наде едва исполнилось восемнадцать лет, когда Василий Губенко сказал ей: „Будь моей женой”. Она верила, что теперь-то жизнь пойдет по-иному, станет легче и радостнее. Так верила, что ее не насторожил отказ Губенко зарегистрировать брак в первые месяцы теперь уже их общей жизни. Да и чего было настораживаться, он ведь все так хорошо объяснил: хочет сыграть свадьбу в том городке на Волынщине, где живет его мать, туда они и переедут, там и зарегистрируются. А пока надо поднакопить деньжат. И, действительно, когда Надя была уже на седьмом месяце беременности, Василий Губенко поехал к себе, в свой городок, чтобы все подготовить к приезду Нади, квартиру отремонтировать, кое-что из мебели прикупить, пусть Надя забот не знает, теперь, как никогда, беречь ее надо.

Уехал Василий. Прошла неделя, другая, а от него ни слова. В ответ на Надины письма, полные тревоги за него, не за себя, пришла телеграмма: „Здоров”. И даже подписи не было.

Отец Нади, видя, как она мучается, втайне от нее поехал к Губенко. Приехал и услышал:

— Передумал. Разобрался: не подходит мне Надя.

Отец Нади об одном только просил Губенко:

— Через два месяца ей рожать. Не вынесет она, если узнает, что ты задумал. Будь человеком, успокой ты ее хоть на эти два месяца. А родится ребенок, окрепнет Надя, тогда и рви.

— Хорошо, — согласился Губенко и в тот же день написал Наде, что между ними все кончено и пусть она на него больше не рассчитывает.

Надя получила письмо. И если не покончила с собой, то только потому, что убить себя — значит убить и ребенка.

Родился сын, но это не утешило Надю. Жизнь для Нади в ее маленьком Казатине стала мукой. Ей казалось, что все, с кем ни встречается, смотрят на нее или с обидной жалостью, или не очень стараясь скрыть усмешку, но все видят в ней брошенную.

Худо ей было так, что хоть в петлю лезь. Что и говорить, сурово обошлась с ней жизнь. Детство было у нее нелегким, а юность принесла злое горе...

Пожалуйста, не надо говорить о гордости, о самоуважении, о том, что достоинство требует пренебречь пересудами, все это верно, но Надя была такой, какой она была. И отец и мать видели, какая мука точит и гложет Надю. Кто знает, что она может над собой сотворить? И они решили: Надя должна уехать из Казатина. Пусть едет учиться, поступит в техникум. Новые люди, новая обстановка, это не может не помочь. И Надя уехала в Ленинград.

И случилось так, что в эту тяжелую пору жизни она сразу же встретила Владимира Щербакова, который года два назад был ее случайным попутчиком в поезде. Щербаков — ленинградец. Одно это уже приподнимало его в глазах Нади. Но сколько у него оказалось других и самых замечательных достоинств. Владимиру было всего двадцать четыре года, но сразу чувствовалось: вот человек, который нашел свой путь. Такой с намеченной дороги не собьется. Были в Щербакове спокойная уверенность, нерушимая убежденность в том, что жизнь пойдет у него так, как им намечено, и при этом у него не было ощущений победителя, у победителя может голова закружиться, и он сорвется, а тут был точный расчет, для промашки просто не оставалось места. И эта уверенность в упроченности своей жизни, которая так явно чувствовалась в Щербакове, больше всего поражала и покоряла неудачливую Надю. Все в Щербакове привлекало Надю: ясные, спокойные глаза, приятные черты лица, настолько приятные, что даже как-то не замечалось, что они лишены значительности, русые, такие мягкие волосы, что их тянуло погладить, предупредительная, но вполне достойная, самоуважительная манера себя держать.

А когда Надя присмотрелась к Владимиру, то пришла в полное умиление: и ласков, и мягок, и умен. А говорит Владимир по-особому, так еще никогда никто с Надей не говорил. Надя даже не всегда его понимала, но все равно, это не волновало: нарядные и праздничные были у Щербакова слова. Дивилась Надя, не могла поверить и не в силах была не верить — Владимир полюбил ее. Так полюбил, что умолял стать его женой, убеждал, настаивал. Что было делать Наде? Нельзя же в таком случае не рассказать не только о Губенко, но и о сыне. Как он это примет? А от матери письмо за письмом, и в них строгий наказ: „Не губи ты своего счастья, не смей ничего говорить о сыне, скажешь — отпугнешь Владимира. Пеняй тогда на себя”. Что же ей делать?

Молода еще Надя, жизни не знает, значит, сделает так, как мать велит. И Надя скрыла, что у нее есть сын. Знала, не вынесет, если потеряет Владимира.

Надя стала женой Владимира. На первых порах счастье было таким всезаполняющим, что Надя не чувствовала особой тоски по сыну и почти не мучилась тем, что скрыла правду от любимого.

Летом, через несколько месяцев после женитьбы, Владимир предложил поехать в отпуск к родителям Нади: не порядок, тесть и теща зятя в глаза не видели. Да и хорошо летом на Волынщине. Надя не смогла отказаться от поездки. Мать и отец Нади, предупрежденные о приезде, сделали все, что могли, чтобы Владимир не узнал о ребенке. Мать Нади отнесла малыша, которому едва исполнился год, к сестре, живущей через несколько улиц от нее. Тайну сохранили, а Надя втихомолку бегала поглядеть на сына.

Четыре года Надя скрывала правду от Владимира. Четыре года! А за это время еще дважды приезжал Владимир на Волынщину, и в каждый его приезд припрятывали ребенка.

С каждым годом все труднее переносила Надежда свою вину перед мужем и невыносимо тосковала по сыну. И не выдержала:

— Сделай со мной, что хочешь, но не могу больше! — и все рассказала Владимиру.

Едва начав говорить, Надежда поняла, что Владимир не простит. Прямой, правдолюбивый, он не поймет, как она смогла так долго лгать ему. Но теперь уже не могла не сказать всего. Не в силах поднять глаза на мужа, Надя рассказывала, рассказывала, чтобы уже ничего не было скрыто. Во всем покаявшись, Надежда горько разрыдалась. Владимир ласково взял ее голову в свои руки и сказал: