Чутье редко обманывало мальчика, который уже с детства искал правды и прямоты в отношениях людских.

   Находясь в самой кипени дворцовых хитросплетений и интриг, царевич рано почуял сложный переплет, темную, причудливо-запутанную основу окружающей его жизни и, одаренный от природы, развивался особенно быстро, благодаря таким многосложным впечатлениям и влияниям среды.

   Вот почему и сейчас царевич не только слушает, о чем толкуют кругом, но и вглядывается внимательно; как ведется беседа?

   -- А што ж ты один, Петруша, встречаешь меня? Иванушка где же? Здоров ли царевич?

   И Федор обратился в сторону князя Прозоровского, дядьки Ивана-царевича.

   -- Спать завалился братец. Он с курами на нашест... Нешто ты не знаешь, государь-братец? -- с лукавой улыбкой ответил Петр.

   Прозоровский степенно доложил:

   -- В своем добром здоровьи царевич челом тебе бьет, государь. А уж не погневайся: почивает в сей час. Дохтура же приказывали не раз: больше бы спал царевич. Мы и волю в том даем царевичу.

   -- А Ваня и рад, -- опять подхватил Петр. -- Вот уж сонуля. Он и не спит -- а ровно спячий... Так вот...

   И мальчик, сощурив глаза, удлинив свою мордочку, стал удивительно похож на болезненного, подслеповатого, слабого умом и телом Ивана-царевича, которому уже шел одиннадцатый год.

   Всех насмешила выходка, но царица, сейчас же осилив улыбку, строго заметила:

   -- Грех так, Петруша, брата на смех подымать да рожи строить. Хворый он, вот и слаб от той причины. Да он покорный, слушает и меня и всех старших. Не то што меньшой сынок мой... С этим и сладу нет. Гляди, милей было бы, коли бы и он спал поболе. Тогда и в покоях потише, и целее все... Никово-то не обижает Ваня, порой и от тебя стерпит, коли што... И выходит: смеется батог над кнутовищем, а сам и похуже.

   Смущенный выговором, мальчик весь зарделся, зарылся лицом в колени той же матери, которая пожурила его, и, все-таки не унимаясь, проговорил:

   -- Он злой. Он карлицу Дуньку защипал... Кошку бил... А я ж не обижаю ево... Мне он люб же, братец Иванушка...

   -- Ну, вестимо, вестимо, -- протягивая руку и гладя по шелковистым кудрям братишку, вмешался Федор. -- Я знаю, ты добрый у нас... А смех -- не грех... Сядь ровненько. Послухай, што сказывать стану. Где был я нынче, што видел.

   Сразу выпрямился мальчик и с любопытством обратился рдеющим личиком к царю:

   -- В зверинце был, государь-братец. Зверья нового глядел... Али послы подносили што из чужой земли... Али...

   -- Да стой. Пожди. Скажу -- и узнаешь. Зверье не зверье, а сходно с тем. Пареньков не похуже тебя видал полны покои. Только они не творят из лица подобия братнево на потеху. Не досаждают родительнице и всем иным присным. В науке дни проводят... Стихири всякие согласно поют.

   И Федор рассказал о посещении школы Лихудов. Не успел докончить царь рассказа, как мальчик вскочил и выбежал из комнаты.

   Одна из мамушек поспешила за ним.

   -- Экой... огонь-малый, -- не то с удовольствием, не то с оттенком грусти заметил царь. И даже словно зависть затуманила его лицо.

   Федор вспомнил свое детство. Он не был таким расслабленным, полуидиотом, как брат Иван, но все-таки почти до десяти лет больше сидел на руках у мамушек, почти никогда не бегал, не резвился, хворал часто, питался больше снадобьями из дворцового Аптекарского приказа, чем обычным царским столом... Вот почему легкая, невольная зависть омрачила душу юноши-царя. Он подумал, что и его дети, пожалуй, когда он женится, никогда не будут такими сильными, рослыми и бойкими, как этот мальчик, уже и теперь на голову превосходящий ростом всех сверстников.

   Не успел Федор обменяться несколькими фразами с царицей, как мальчик появился снова, держа в ручонках несколько больших, довольно тяжелых томов.

   Мамушка шла за ним, тоже нагруженная книгами.

   -- Я тоже умею, государь-братец! -- громко объявил царевич, сваливая на скамью свою ношу и подвигая к брату табурет. -- Вот, гляди...

   Из груды книг он достал две-три в кожаных переплетах и перенес на табурет.

   -- Вот, гляди: История царства Московского... Про царей... Мне все читали... Хто был когда, как государе ствовал... Эту книгу дедушка Артемон складывал... Вон и лики царские... Вот дедушка, царь Михайло... Вот тятя... Вот -- царь Иван Васильич... грозной да злой который был... Вот князь великий с калитой... Мне все ведомы... И скажу тебе про них... Про ково хочешь?..

   Живо перебирал мальчик пухлыми пальчиками листы тяжелого тома: "История в лицах государей московских", прекрасный, многолетний труд недавно сосланного боярина Матвеева.

   Неловкая тишина воцарилась в палате.

   Глаза Натальи потемнели и наполнились слезами. Скрывая их, царица отвернулась к окну, словно разглядывала что во дворе.

   Федор вспыхнул и невольно опустил глаза. У Нарышкина и Стрешнева сумрачны стали лица, а провожатые царя приняли сразу угрюмый, вызывающий вид, словно приготовились к стычке с врагами.

   -- Про ково же сказывать, государь-братец? -- повторил вопрос мальчик и огляделся кругом, не понимая: отчего нет ответа, что значит внезапно наступившее молчание? Потом, как будто сообразив что-то, закрыл тихонько книгу, отодвинулся к матери и негромко спросил:

   -- А што, государь-братец, скоро с воеводства дедушка воротится? Приказал бы ему сызнова на Москву. Скушно без нево. Вон и матушка скучает... Он здесь еще про царей будет складывать... И про тебя, и про меня, как я царем стану... Слышь, братец, пошли инова на воеводство ково...

   Опять не последовало ответа ребенку.

   -- Княгинюшка, возьми Петрушу, веди в опочивальню. Молочком напоить, гляди, не пора ли. А там и на опочив. Ишь, уж не рано... Да свету нам, -- обратилась, овладев собой, Наталья к маме Петра, княгине Голицыной, -- ишь, Темнеть стало... А может, государь, и потрапезовать с нами поизволишь? Готово у нас, гляди, все...

   Федор, отгоняя смущение, провел рукой по лицу и даже встряхнулся весь:

   -- Нет, нет, благодарствую, государыня-матушка... Так, побеседовать зашел... Ну, братишко, ступай, коли пора... Доброй ночи... Послушен будь... Вон какой ты большой стал... Пятый годок без малого... И тебе за науку пора... Хочешь ли? Станешь ли?

   -- А коли я ладно знать буду, ты и мне чего дашь, государь-братец?

   -- Дам, дам, милый... Што похочешь, все дам...

   -- Вот любо... Ну, я стану слушать... Я пойду с мамушкой... Слышь, княгинюшка, свет Ульяна Ивановна; веди меня. Я и баловать не стану... Тихо, слышь... Во-о как ладно...

   И, захватив свою любимую "дедушкину" Историю, он стал кланяться поочередно:

   -- Доброй ночи, матушка... Доброй ночи, государь-братец... Бояре, ночь добрая...

   Мать порывисто прижала мальчика к своей груди и отпустила его с долгим поцелуем.

   Федор тоже привлек, поцеловал и перекрестил брата-крестника:

   -- Храни тебя, Господь... Расти, здоровый будь духом и телом... Ступай с Богом...

   Мальчика увели. Ушла за ним и вторая мама его, боярыня Матрена Романовна Леонтьева.

   -- Пора, пора учить Петю, -- после небольшого молчания повторил Федор. -- Сдадим дядькам на руки малого. А там и учителей пристойных сыскать надобно. Как мыслишь, государыня-матушка?

   -- Твоя воля, государь. Приспела пора. Так уж у вас, у государей, оно водится... Не все же ему с нами, с женским полом, быть... И не рада, а надо... Сама вижу: пора дядькам сына сдавать... А ково изберешь, государь, не скажешь ли?..

   И с затаенной тревогой она глядела на царя, ожидая, кого он назовет. Не поручит ли охрану ребенка кому-либо из заведомых недругов ее семьи, одному из Милославских, Хитрово или иному из ихней компании?

   Чуткий Федор угадал тревогу мачехи, поспешил успокоить Наталью:

   -- Мне ли избирать? Кабы родитель был жив, помяни, Господи, душу его, он бы и выбрал... Он же и боярам приказал, коим в охрану вручил брата Петрушу. Из них сама и выбирай. Твоя воля родительская, государыня-матушка.