-- Челом бью на милости, сынок-государь. Поздоровь, Боже, твою царскую милость. Коли поизволишь, потолкуем о том еще, -- вздыхая свободно, сказала Наталья. -- А можно бы в дядьки и князя Бориса Голицына позвать. Сам знаешь: повидал он немало. Учен много и нравом тих.

   -- Как поизволишь, государыня-матушка. Его, так его. Еще про кого надумаешь, -- скажи мне.

   -- Да вот, не дозволишь ли, царица-матушка, и ты, государь, про учителя слово молвить? -- вставая с поклоном, заговорил Соковнин.

   -- Сказывай, што знаешь, боярин.

   -- Да вот, коли надобно, знаю я человека, в грамате сведущий и смирной, как овца. Моих пареньков учивал. Озорные они. А с им -- ровно иные стали. Сами за науку берутся. Знает, видно, как заохотить ребяток... Попытать бы его, как водится. Може, и в пригоду станет вашим государским милостям. Могу сказать: смиренник, добродетельный муж и Божественное Писание добре знает. Не хуже попа иного.

   -- Поглядим, што же... Коли знаешь человека -- и хорошо оно. Как звать-то ево?

   -- Никиткой звать, Моисеев сын, прозвищем Зотов, из Большого приказу, из твоих писцов государевых, московский же сам. И родню тут имеет немалую. Небогатый люд, да худого про них не слыхать. А для первой учебы царевичу -- и не сыскать другого. Так думается мне, государь.

   -- Ладно, поглядим, боярин. Покажи его мне... Да и матушке государыне. Как ей покажется. Вот хоть утречком же, как ко мне поедешь, и вези тово Никитку с собой. А в сей час -- прости, государыня-матушка. Недосуг. Посидел бы долей -- дела не велят... Челом тебе бью.

   И снова Федор поклонился мачехе, целуя ей руку и принимая ответный поцелуй.

   С низкими поклонами проводили все царя: Наталья -- до порога, свита ее -- до самых сеней.

   На другое же утро Соковнин явился во дворец вместе с Зотовым, оставил его в передней, где столпилось немало своих и приезжих людей в ожидании приема у Царя, а сам прошел к Федору.

   Коренастый, худощавый, лет двадцати пяти писец Посольского приказа Зотов совсем растерялся, когда Соковнин объявил ему, что берет с собой во дворец представить царю.

   -- Пошто, боярин, помилосердуй... Где мне на очи его царского величества предстать убогому, рабу последнему... И чего для ради?

   -- Там узнаешь, -- отрезал боярин.

   Пополняя свое скудное казенное жалованье обучением боярских детей, смышленый, но робкий Зотов и мечтать не смел о счастье: стать учителем царевича. Он, правда, знал, что Петру через два месяца, 30 мая, исполнится пять лет -- пора, когда царских детей начинают учить письму и чтению. Но обычно в дворцовые учителя попадали люди, заручившиеся сильной протекцией. А Соковнин никогда не пользовался особым влиянием. И только случай, конечно, доставил такое счастье Зотову.

   Но Никита знал и то, как трудно ужиться при дворе, сколько там интриг, сколько опасностей для каждого, кто приближается к государю и к его семье...

   Между радостью и страхом трепетала душа бедняка, пока он, стоя в стороне, шептал про себя молитвы и поминал "царя Давида и всю кротость его"...

   Иногда Зотов готов был убежать из этой прихожей, где толпилось так много знатного люда. Каждая минута тянулась бесконечно и равнялась пытке. Холодный пот покрывал побледнелое лицо и лоб приказного. Ноги подгибались.

   Вдруг из внутренних покоев показался комнатный стольник, молодой Петр Матвеевич Апраксин.

   -- Кто здесь Никита Зотов?

   -- Твой раб, государь мой. Тут я, милостивец. Что поизволишь?

   -- Государь изволит тебя спрашивать. Ступай скорее. Да ты, никак, с места не можешь двинуться. Али ноги не несут? Не бойся, парень. Не кары -- милости ради зовет тебя государь. Ну, иди, не бабься...

   И Апраксин взял за руку совсем оробелого приказного.

   Все обратили внимание на них. Удивлялись и спрашивали негромко: что за нужда государю звать к себе безусого, плохо одетого писца?

   -- Ох, милостивец... Пожди, государь мой, -- взмолился между тем Зотов. -- К серцу подступило, дух перехватило, ноги не идут... Дай хоть малость опамятоваться...

   -- Ну, переводи дух.. Видно, труслив больно, парень.

   Зотов не слушал, что говорит Апраксин, не видел никого кругом. Постояв немного, он зашептал снова молитву и быстро стал креститься. Потом, набравшись храбрости, заявил:

   -- Веди, государь милостивый...

   Не помня себя, дошел за Апраксиным до порога царской опочивальни и сам не знал, как переступил за порог.

   Тут так и повалился в ноги Федору, который в утреннем наряде сидел за столом; на столе лежали книги и письменный прибор.

   -- Вставай, Никитушка. Ну-ка, покажись, каков ты есть?

   И он стал вглядываться в Зотова, который поднялся и стоял, не решаясь взглянуть на царя.

   -- Ничего, видать, прямой, не лукавый парень. Смирен, говорят. А каков в письме да грамате? Поглядим, послушаем. Вот с отцом Симеоном мы и помытарим тебя, -- кивая головой входящему Полоцкому, которого тоже пригласил к этому экзамену, сказал царь.

   Испытание Зотов выдержал хорошо.

   -- Пристойно и неошибочно читает и пишет сей муж. И в Писании Священном сведущ, -- проглядев написанное тут же Никитой, прослушав чтение и объяснение отрывков из Библии, заявил Полоцкий.

   -- Добро, коли так. И мне сдается, правду ты толковал, боярин, -- обратясь к Соковнину, заметил царь,-- пристойный будет наставник Петруше. К государыне-матушке теперь отвел бы его. Как ей покажется? Ступай, Никита. Гляди, учи хорошенько братца Петрушу. И наша милость будет тебе.

   Благоговейно прикоснулся губами Зотов к протянутой ему руке и вышел за Соковниным.

   Внутренними переходами проводил его боярин на половину Натальи.

   Окруженная боярынями, сидела Наталья на кресле вроде трона. Царевич стоял подле, держась за руку матери, и внимательно вглядывался в нового учителя.

   Дедушка Кирилло Полуэхтович, дядька царевича князь Борис Алексеевич Голицын, молодые братья Натальи и сестра ее Авдотья -- все были тут же. Всем хотелось взглянуть на учителя Петруши.

   Царевичу не удалось хорошо разглядеть лица Зотова. Тот как ударил челом в землю перед царицей, так и не поднимался.

   Величественная осанка Натальи, ее проницательные темные глаза, которыми мать так и впилась в Зотова, словно сразу желала проникнуть в душу того, кому придется поручить сына, -- все это повлияло на робкого приказного даже сильнее, чем лицезрение царя. Тем более что Федор принял его совсем запросто.

   -- Встань, слышь, Никитушка. Сказывали мне, благочинно живешь ты, писанию Божественному обучен. Волим вручить тебе сына моего, царевича. Блюди за ним, прилежно научай Божественной премудрости, страху Господню, благочинному житию и писанию. Чтению малость приучен Петруша. Мастерица царевен и ему азы казала. А то и сам наглядывал... Да встань, слышь. Что за охота так тебе пластом лежать?

   Ласковый голос Натальи, которым заговорила эта величественная и суровая на первый взгляд государыня, почему-то растрогал, потряс душу Зотова. Все волнения этого утра разразились слезами.

   Стараясь подавить непрошеные рыдания, не поднимая головы, Зотов, всхлипывая по-бабьи, тонким, рвущимся голосом ответил:

   -- Помилуй, государыня! Недостоин есмь хранити и оберегати толикое сокровище... Страхом душа исполнена. Ей, помилуй, царица-матушка. Отпусти холопа своего.

   -- Ну, пустое толкуешь. Говорю, встань... Вот так. Наутро -- перевозись сюды, в терем. Покой тебе отведут, светелку особую. Да и с Богом, за ученье... А теперь -- иди. И впрямь, ровно не в себе ты, Мосеич... Ступай с Богом...

   Как ко святому причастию, прикоснулся Зотов к мягкой выхоленной руке царицыной, милостиво протянутой ему для поцелуя, ударил челом Наталье, царевичу и, пятясь, вышел из покоя.

   Не помня себя от радости, Зотов не заметил, как и домой попал. Весь день словно в угаре проходил, ничего не отвечая на вопросы домашних. Всю ночь почти провел в молитве перед иконами.