Не совсем доверяли нетерпеливые советники Федора таким речам. Обычно наследники и цари Московские очень рано вступали в брак -- и не бывало ничего плохого от этого.

   Но юный царь в течение почти двух лет большую часть времени хворал, и только к концу 1678 года можно было собрать невест, из которых должен был себе избрать Федор царицу.

   Сильнейшие из вельмож, по примеру Матвеева, думали было до всяких смотрин сблизить Федора со своими дочерьми. Легче всего было это делать при помощи царевен, теток и сестер царя, куда привозили на поклон боярышень, зная, что Федору здесь легко приглядеться к девушке. И через Анну Хитрово добивались того же. Но тут интересы сильнейших бояр столкнулись, и каждый употребил крайние усилия, только бы не дать другому добиться заветной цели.

   Стоит взглянуть на список отвергнутых девиц, после смотрин возвращенных по домам, и станет ясно, кто старался провести в царицы своих дочерей.

   Обычные подарки забракованным девицам были розданы двум дочерям Федора Куракина, Марфе и Анне Федоровнам. Как дядька царя, он уж, конечно, имел случай похлопотать за своих дочерей -- и все-таки дело не выгорело. Затем идет дочь второго дядьки, Ивана Хитрово, -- Василиса; дочь окольничего, князя Данилы Великого-Гагина; дочь стольника, князя Никиты Ростовского; две дочери князей Семена и Алексея Звенигородских; дочери князей Семена Львова, Володимера Волконского.

   Тогда, словно по уговору, бояре предоставили самому Федору избрать себе подругу. И когда он остановился на миловидной и скромной девушке Агафье Грушецкой, из простого дворянского рода, бояре не стали восставать против этого выбора, только поставили условием:

   -- Пускай царь для радости своей берет кого хочет. Да родня бы незначная новой царицы в знать не лезла. И без того тесно во дворцах и теремах от "новой" знати. Стрешневых род... Милославские все. Нарышкины опять! Одних братовьев царицыных более двадцати в верху живет, родных и двоюродных... Скоро и казны всей царской не станет кормить-поить их... И мест по царству не буде: царску родню сажать. Прямой урон земле и царству от того...

   Не стал спорить об этом Федор.

   Он понимал, что дела царства плохо пойдут, если он возьмется за управление своими слабыми, неопытными руками. И только где возникал вопрос о его личной, внутренней жизни, там еще мог кое-как отстоять юный царь свои желания, свою волю.

   Осенью 1679 года обвенчался царь с Агафьей Семеновной Грушецкой и свадьбу отпраздновал без всякого чина, даже скромнее, чем это было при женитьбе Алексея на Наталье. Только Симеон Полоцкий и новый придворный пиит и ученик белоруса, монах Сильвестр Медведев, сложили широковещательные оды на это "великое и радостное для всей земли русской торжество".

   Словно на счастье, у новой царицы оказалось немного мужской родни. И те, кто был, не тянулись в знать. Дядя ее со стороны матери, Семен Заборовский, ограничился принятием в число думных дворян. Отцу было дано боярство. Только две красивые, скромные девушки Анна и Фекла, сестры Агафьи, были выданы за хороших женихов. Первая за Сибирского царевича Василия, вторая стала княгиней Урусовой, и щедрое приданое получили обе от милостей царя и сестры-царицы.

   А молодые родичи Грушецкие были всего "жильцами", младшим чином при дворе.

   Быстро шли дни за днями.

   Веселая, живая первое время молодая царица скоро изменилась.

   Нежное, полудетское личико ее побледнело. Глаза то загорались нездоровым огнем, то потухали надолго.

   И постоянное нездоровье Федора удручало царицу, и сама она тосковала, видя, что судьба не дает ей радости: быть матерью, подарить наследника Московскому престолу.

   И мольбы, и богатые дары, посылаемые в разные обители и храмы, щедрая милостыня -- ничего не помогало. Призывались врачи, знахарки и знахари... Но прошло больше году, прежде чем у царицы явилась надежда на исполнение ее самой заветной, дорогой мечты.

   Обрадовался и Федор, узнав, что скоро станет отцом. Но врачи, ничего не говоря своим державным пациентам, только переглядывались между собою и сомнительно покачивали головою.

   Воспрянувшая духом, радостная, словно обновленная Агафья таяла на глазах у всех. И сами врачи не могли и не смели добраться до причин этой телесной немощи. Конечно, она могла быть временной, могла зависеть от особого состояния молодой царевны... Но кто поручится, что тут не замешаны те же темные силы, которые сводили с трона немало и невест и жен царских.

   Вот почему врачи только покачивают головами и ждут: что будет?

   Но Милославские и их друзья, не настолько опасливые, как врачи, совсем воспрянули духом.

   -- Вот, дал наконец Господь. Подарит царица молодая наследника на царство. Можно теперя и Нарышкиных с их царевичем черномазым с рук сбыть... Свой буде прямой царевич у нас, не брат младший, сын единородный...

   Однако, видя искреннее расположение Федора к Петру, стали действовать очень осторожно.

   Наталья чувствовала, как наглеют недруги, стараясь сделать для нее нестерпимой жизнь вблизи царя. Но все сносила.

   -- Слышь, матушка, -- говорила она порой Анне Леонтьевне. -- Сказывал на днях Языков мне: теснота-де в старом дворце настала; нам-де с Петрушей царь новый двор строить хочет... Тута остаться, все терпеть -- мочи моей нету. А и уйти прочь боюся. Бок о бок с царем -- все же спокойнее мне и Петруше. Коли што, -- гляди, и защита будет... Все -- на глазах. Не больно строг Федор с боярами, да не посмеют же они Петрушу, как Димитрия в Угличе, на глазах на братних зарезать.

   Сказала -- и вздрогнула сама, словно увидела наяву ненаглядного своего Петрушу с зияющей на шее раной, облитого кровью...

   -- Ох, доченька, и я уж про то же мерекаю... Молюсь святым угодникам... Не попустит Господь!

   Толкуют обе женщины, а сами и забыли, что тут же, тихо прикорнув в углу за книгой, сидит царевич, их радость, их надежда.

   И вдруг, поднявшись от стола, Петр подошел к матери, осторожно заговорил:

   -- Матушка, да коли обижают тебя... Уедем к себе в Преображенско. Там нет чужих. Не тронет меня там никто... Я и вырасту... А когда вырасту...

   Ему не дали досказать.

   Мать закрыла детские уста поцелуем, тревожно оглядываясь, словно опасаясь: не выдадут ли самые стены ее опочивальни того, что сейчас было сказано.

   А старуха укоризненно покачала головой и поджала многозначительно губы. "Вот, мол, не поостереглися -- и дитя услышало, чего бы до поры ему и знать не надо".

   Эту мысль прочла Наталья в глазах у матери.

   А сама, расправляя непокорные, темные кудри мальчику, нежно касаясь бледными, тонкими пальцами розовых, смуглых, покрытых пухом щек, шепчет:

   -- Не толкуй пустое, дитятко. Где же зимою в лесу прожить?.. Там и от волков обороны мало, не то от людей... Да и помалкивай лучче. Не думай про лихо, оно и пойдет мимо. На леса, на горы, на сухие поляны... Спаси и защити, Матерь Божия, отрока Петра!

   Побледнела Наталья. Губы ее шепчут не то молитву, не то заклинание...

   Восемь лет царевичу. Но он уж такой рослый, что и все двенадцать можно ему дать. А по уму и смелости он далеко превосходит не только однолетков, но и взрослых товарищей, каких допускают дядьки и наставники для совместной игры с Петром.

   Встряхнув кудрявой головой, выпрямясь перед женщинами, словно кидая вызов кому-то, он объявил:

   -- Пусть кто тронет тебя, матушка... Я весь свой полк соберу... Ужо не спустим обидчику... Да и брат государь по правде любит меня... И тебя -- слушает. Ты и скажи ему... Я тоже скажу... Он нас оборонит, не даст в обиду... Он...

   -- Да ладно... Да будет, дитятко! Глупый ты, несмысленый еще... Я так, пустое молвила. А ты вон уж што. Помолчи, слышь. Я велю. Гляди, и в беду нас впутаешь, -- уже принимая строгий вид, стала приказывать Наталья, но не выдержала до конца роли и с новыми горячими поцелуями и ласками зашептала: -- Ох, Петенька, солнышко мое ясное... Горькие мы с тобою сироты... Недруги нас обступили, кругом обложила сила вражья... Помалкивай лучче, соколик ты мой... Молю тебя, Христом-Богом... Лучче, коли тише, -- невольно повторяя полузабытый завет покойного Тишайшего царя Алексея, уговаривает сына вдова-царица.