Клеопатра лежала побелевшая, неподвижная, но дышала. Когда Диона упала рядом с ней на колени, она резко выдохнула, закашлялась и тряхнула головой, пытаясь побороть оцепенение, как борется со сном спящий. Диона поймала дрожащую руку царицы и держала до тех пор, пока та не успокоилась.

Кошки вылизывали уши кота. Он тоже судорожно дергался, как и Клеопатра, но ему повезло больше: через минуту он уже неуверенно поднялся, тряся головой, и начал энергично, с необычайным упорством облизывать лапу. Мать покусывала его шею, словно покрывая своеобразными кошачьими поцелуями. Кот распушил хвост трубой и направился, правда, немного нетвердо, тереться о ноги Клеопатры.

— О, сокрушитель миров, — начала Диона на староегипетском — на этом языке она всегда молилась, — ты заслужил на ужин рыбу, целую огромную рыбу!

— В самом деле? — поинтересовалась Клеопатра. Ее голос был слабым, словно она снова вот-вот впадет в забытье, но слова звучали ясно и отчетливо, как всегда. — Только сначала я поужинаю его печенкой.

— Если тебе удастся его поймать, — ответила Диона, скрывая облегчение за некоторой резкостью. — И если я тебе позволю. Это было сделано на славу — больше ни один кот на свете не сумел бы так. Мсти Антонию, как может мстить женщина и царица, — я даже помогу тебе. Но оставь в покое магию. Это слишком дорого стоит.

— Ах да, ты осмелилась… — Голос Клеопатры замер.

Диона подумала, что царица опять лишилась сознания, но та просто закрыла глаза, пытаясь справиться с очередным приступом гнева. Немного погодя она продолжила:

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. И поплатишься за это.

— Но не сегодня, — засмеялась Диона с громадным облегчением. — Ты можешь встать? Круг разрушен, твои чары развеялись, но ты взбудоражила половину призраков и духов всего Египта. Нам повезет, если мы сумеем быстренько их утихомирить — до того, как они нашлют на город чуму или что-нибудь еще в этом роде.

Клеопатра окончательно пришла в себя и была готова снова обрушиться на Диону. Но теперь она и сама видела, что все закоулки и углы комнаты словно ожили: тени бормотали неясными голосами, и у каждой за спиной были крылья, как у птиц — но птиц с головами людей. Души мертвых пришли сюда — рыскать возле обломков могучих чар. За ними прятались еще более темные твари — не каждый маг мог их увидеть, а тем более хорошо рассмотреть.

— Только кот, — сказала Клеопатра, — мог разрушить такое сооружение и остаться целым и невредимым. А какая была ювелирная работа!

Она перехватила взгляд Дионы.

— Да-да, мне пришлось изрядно потрудиться. А теперь взгляни-ка вокруг. Мы провозимся с ними до рассвета.

— Значит, лучше сразу дать им понять, кто сильнее. Ну что, за дело? — уверенно отозвалась Диона.

Они успокоили призраков и загнали духов в их обиталища еще до рассвета. Но все же несколько тварей ускользнули. Шли месяцы, прошел даже год, но все равно Диона то и дело слышала, что нет-нет, да какой-нибудь дом и пострадает от нашествия духов зла: то ей говорили про сад, куда не залетала ни одна птица, то про рысканье сонма теней по разным кварталам города.

Но цена, как бы ни была она высока, вполне обоснованна — ведь они вторглись в мир, за вход в который с простых смертных взимали страшную плату. Им еще повезло — они остались живы. Но Диона чувствовала себя изможденной и выжатой как лимон, глаза ее стали сухими и тусклыми, как пески пустыни, а магический дар на время полностью покинул ее. Клеопатра пришла в себя быстрее. Она никогда не призналась бы даже себе, что Диона имела право вмешаться в ее действия, но не приказала прогнать жрицу с глаз долой; царица помогала ей всю ночь и больше не пыталась призвать на помощь духов, чтобы изничтожить римскую соперницу. Сейчас она была ближе всего к признанию своего поражения, чем когда-либо раньше, — настолько близко, насколько это вообще возможно для царицы, тем более для Клеопатры.

Решив быть благоразумной, терпеливо ждать и предоставить Антонию самому искать пути к ней, Клеопатра погрузилась в повседневные занятия, хотя подавленная энергия временами так и бурлила в ней, не находя выхода. Она правила царством, растила детей, поклонялась своим богам, занималась философией, не чуждалась царица и магии, хотя и не пыталась заставить силы зла снова служить ей. Клеопатра не заводила любовников, как поступила бы простолюдинка с низменной натурой, отвечая изменой на измену. Но она не была для этого создана, для столь мелкой мести.

Месяцы перетекали в годы. Селена и Гелиос подросли. Это были прелестные дети — смуглая и светлокожий, спокойная и непоседливый. Их брат Цезарион утратил последние трогательные черты, присущие детству, и «расцветал красой молодого мужчины», как сказали бы греки. У Тимолеона ломался голос; но его детские годы, дни и минуты, улетавшие в загадочную страну, откуда приходит и уходит время, не прихватили с собой его красоты. Это стоило Дионе больших тревог и забот, чем она могла бы признаться любому, даже царице.

У обеих женщин было много забот, и это помогало отчасти не думать об отсутствии милых сердцу мужчин, их ветрености и забывчивости. Клеопатра давно уже решила превратить Египет в богатейшее царство мира. Она истово отдалась этой задаче и, казалось, предвидела все: от малого до великого — от приумножения запасов хлеба и пива для нужд ремесленников до идей: как сделать жизнь царевичей и царевны еще роскошнее.

Занималась она и политикой. Ирод из Иудеи, изгнанник и будущий царь, прибыл к ней искать союза и помощи против парфян, завоевавших его царство. Она послала его в Рим в качестве дара Антонию, сделав это не без задней мысли; Ирод был красивым молодым человеком — смуглым стройным сладкоречивым юношей со скользким талантом говорить то, что от него хотели услышать. Грубоватый, порывистый и вспыльчивый Антоний, без сомнения, усмотрит в Ироде опасного соперника. Или хотя бы встревожится.

Об Антонии царица слышала много — сама она мало говорила и спрашивала, но никогда не отсылала гонцов прочь. Сейчас он находился в Греции. Война с Парфией затянулась, и он отсылал своих полководцев туда, где они были нужнее, а сам оставался с войском и выигрывал сражение за сражением. Он снова встретился с Октавианом в Брундизии и в одночасье стал победителем и сильной политической фигурой. Октавиан же был слаб и измотан затянувшейся войной с Секстом Помпеем. В Греции находилась и жена Антония — Октавия; он называл себя Дионисом, а она была его Афродитой, его богиней и супругой бога.

На это Клеопатра не сказала ни слова.

Они собрались все вместе в самый разгар зноя, на четвертое лето после отъезда Антония из Александрии. На корабль, покачивавшийся на глади озера, царица взяла с собой небольшую компанию: человек сто или около того. Было прохладно — правда, в такой одуряюще-жаркий сезон любой, самый незначительный спад зноя мог зваться прохладой. Легкий ветерок носился над водой; малыши и дети постарше плескались внизу, а ладьи дрейфовали, насколько позволяли цепи якорей, брошенных глубоко в песок.

Диона, борясь с искушением окунуться в воду, облокотилась о борт. Навес защищал ее от солнца. Геба обмахивала свою госпожу веером, сбрызнутым водой из озера. Все были полуодеты, если не сказать — почти раздеты. Газовая туника Дионы с вырезом на египетский манер, оставлявшим открытыми руки и грудь, просвечивала насквозь.

— Римляне были бы шокированы нашим видом, — лениво произнесла она.

Клеопатра вяло повернула голову — тягучим движением, словно кошка, спавшая у ног Дионы. Как и ее жрица, она предпочла одеться по-египетски. Нагота не возбуждала чувственности летом в этой стране.

— Их все шокирует, — усмехнулась она. — Будь они сейчас с нами, то уж точно вырядились бы в доспехи и тоги.

Диона промолчала, наблюдая за Тимолеоном — он сражался с детьми царицы в морском бою. Другие, молодые и постарше, окружили их плотным кольцом, и вскоре места для зрителей уже не осталось.