Северные народности также признают своего рода призраков, которые, когда они получают во владение какое-нибудь строение или право часто являться в него, не защищаются от смертных по рыцарскому принципу дуэли, как Ассует, не поддаются на молитвы священника или заклинания колдуньи, но становятся послушными, если их вызвать на официальный процесс. «Сага о людях с Песчаного Берега» знакомит нас с историей о том, как усадьба уважаемого помещика в Исландии была, вскоре после заселения острова, подвержена такого рода домогательствам. Случилось все из-за конкуренции определенных мистического и спектрального феноменов, рассчитывающих вести подобное преследование. В конце зимы, когда началась слабая смена темноты и сумерек, которые составляли ночь и день в этих широтах, семейство наследников и соседей поразила заразная болезнь, которая смела в разное время нескольких членов семьи и, казалось, угрожала смертью всем.

Но смерть этих лиц сопровождалась следующим: духи их стали видны странствующим в окрестностях усадьбы, при этом они пугали членов семей, живущих вокруг, и даже нападали на них.

Когда число умерших членов обреченного семейства, казалось, сравнялось с числом живых, призраки взяли в привычку входить в дом, принимая призрачные образы, умудряясь делать это даже в печи, где поддерживался огонь для всех обитателей дома, и место около которой, как всегда зимой в Исландии, наиболее удобно для сбора всей семьи. Но оставшиеся обитатели дома, напуганные вторжением призраков, старались скорее убраться подальше и бросали свои теплые места, не желая выносить соседство с призраками. Вскоре жалобы дошли до местного жреца бога Тора, по имени Снорро[116], имевшего на острове большое влияние. По его совету молодой хозяин часто посещаемой привидениями усадьбы собрал из своих соседей некое подобие суда — словно для разбора обычного гражданского дела — и предложил в их присутствии перечислить отдельно различные фантомы и их сходство с покойными членами семьи, чтобы показать, что они обсуждают с ним и его слугами владение его собственностью и то, за какой защитой они могут обратиться против такого вмешательства и причинения беспокойства живым. Духи умерших появлялись по имени и в порядке вызова, бормотали свои сожаления по поводу того, что вынуждены покинуть свое жилище, и уходили или исчезали на глазах изумленных судей. Решение суда — благодаря которому мы и знаем все дело — было направлено против призраков; позднее оно получило большую известность, которой не удостаивались даже большие писатели, сделавшие его темой панегирика.

Воины Севера без особой робости воевали не только с духами мертвых, они успешно вступали в ряды изгоев: эти смелые рыцари скорее могли вызвать недовольство даже высших богов своей мифологии, чем позволить существовать кому-либо, перед кем они могли спасовать. Такова отдельная история о том, как молодой человек, очень смелый, пересекая пустынный горный хребет, встретил огромный возок, в котором богиня Фрейя[117] (то есть гигантский идол, созданный, чтобы представлять ее) вместе с ее святилищем и дорогими подарками разъезжала от одного округа страны к другому. Святилище, или убежище, идола было, как и современный караван, путешествующий с показом своих представлений, закрыто щитами и занавесями от посторонних глаз, экипаж был под непосредственным начальствованием жрицы Фрейи, молодой, миловидной и привлекательной женщины. Путешественник, естественно, присоединился к жрице, которая, путешествуя пешком, видимо, ни в коей степени не была недовольна компанией сильного и красивого мужчины, проводника и товарища по путешествию. Но случилось так, что присутствие рыцаря и его беседы с жрицей меньше понравились богине, чем это вообще ее касалось. Определенным сигналом божество вызвало жрицу в святилище, и та вскоре вернулась со слезами на глазах и ужасом на лице, чтобы сообщить своему компаньону, что воля Фрейи такова: он должен расстаться с ними и больше не путешествовать в их компании. «Ты, видимо, ошиблась в том, что имела в виду богиня, — сказал рыцарь, — Фрейя не могла выразить такое неразумное пожелание — неужто она велит бросить прямую хорошую дорогу, которая ведет куда мне надо, и выбрать вместо нее крутые тропы и окольные пути, где я могу сломать себе шею»?

«Тем не менее, — сказала жрица, — богиня будет очень оскорблена, если ты не повинуешься ее приказу, и я не могу утаить, что она может лично наказать тебя».

«Если она будет так дерзка, — ответил рыцарь, — то у нее могут быть неприятности. Ибо я попробую силу своего топора против этих балок и досок».

Жрица упрекнула его за непочтительность, но не смогла заставить послушаться приказа богини; они снова предались нежностям, которые достигли такого уровня, что клацающий шум в святилище, словно там пришла в движение какая-то машина, предупредил путешественников о том, что Фрейя, которая в некотором отношении может быть похожа на классическую Весту[118], решила: с личным вмешательством в это свидание медлить больше не следует. Занавески распахнулись, и массивный неуклюжий идол, который, как мы можем полагать, по форме напоминал гиганта, созданного Франкенштейном[119], неуклюже выпрыгнул из экипажа и, обрушившись на приставшего к ним путешественника, нанес ему своими деревянными руками такие сокрушительные удары, которое было так же трудно отразить, как и вынести. Но рыцарь был вооружен датским обоюдоострым топором, которым он начал так энергично защищаться, с такой силой и энергией, что вскоре расщепил голову статуи и жестоким ударом отрубил ей левую ногу. После этого статуя Фрейи, обездвиженная, упала на землю, и демон, который оживлял ее, улетел, вопя, из покореженного арендуемого пристанища. Рыцарь стал теперь победителем и, согласно закону об оружии, вступил в обладание женщиной и багажом. Жрица, божественность патронессы которой по случаю схватки изрядно упала в ее глазах, была легко убеждена стать подругой и наложницей победителя. Она сопровождала его в тот округ, куда он добирался, и там построила святилище Фрейи, постаравшись скрыть те повреждения, которые ее богиня получила в результате стычки. Рыцарь вступил в долю в той выгодной торговле, которую вела жрица, кроме того, он присвоил себе большую часть сокровищ, которые раньше хранились в святилище. Видимо, Фрейя, сохранившая чувствительные воспоминания о силе его топора, вряд ли отважилась бы снова появиться в облике человека с целью призвать к ответу своего мнимого слугу.

Национальная оценка богов, относительно которых можно было рассказывать такие истории — и верить им, — была, конечно, не самого почтительного характера. Исландцы забыли Одина, Фрейю, Тора и всю языческую мифологию, рассматривая только спор между жрецами язычников и христианскими миссионерами. Жрецы пугали островом по имени Гекла и разрушительным извержением вулкана как неминуемым средством мести их богов. Снорро, тот самый, который посоветовал провести расследование по поводу призраков, перешел в христианскую веру и присутствовал при этом, но так как разговор проходил на поверхности, которая была потоком лавы, в настоящее время покрытой растительностью, то он ответил жрецам с большой готовностью: «За что гневались боги, когда твердь, на которой мы стоим, была жидкой и обжигающей? Верьте мне, мужчины Исландии: извержение вулкана зависит от нынешних обстоятельств в природе, как это было и тогда, и не двигатель мести был поручен Тору и Одину». Очевидно, что мужчина, который хорошо знал о «невиновности» Одина и Тора, был готов, отказавшись от поклонения им, считать бывших богов за ужасных демонов. Но в северном вероучении были некоторые особенности, в которых оно так точно соответствовало классическому, что возникает сомнение: получили ли асы, или азиаты, основатели скандинавской системы, перед их миграцией из Азии[120] эту веру из общего источника с греками и римлянами или, напротив, склонность человеческого разума к сверхъестественному была причиной того, что подобные идеи возникли в различных регионах, как одинаковые растения, найденные в отдаленных друг от друга странах? Классический вымысел, например, сатиры и другие мелкие боги леса и пустошей, чья власть скорее иллюзорна, чем страшна, и чьи сверхъестественные проказы выражают скорее желание внушить ужас, чем нанести вред, появился среди северян и, может быть, был перенесен ими к кельтским племенам. Такова идея, которая кажется обычной для многих племен. Существование сатира в виде лесовика даже можно доказать благодаря свидетельству святого Антония, к которому, как он говорил, один из них явился в пустыне. Шотландский гэл одержим идеей того же сорта, касающейся гоблина по имени Уриск, который похож на Пана и чьи помощники — что-то среднее между мужчинами и козлами, у которых они позаимствовали нижние конечности[121]. Но самое любопытное, что у лесного божества современные нации Европы позаимствовали нелепые эмблемы облика и формы козла: рога, копыта и хвост, с помощью которых они изображали родоначальника зла, когда ему приходила идея показаться на Земле. Так что изменение единственного слова представляет хорошо известную строку Поупа, более точно подходящей к факту, который мы и воспроизведем: