Призрак с костылем был только одним из образов, который фантазия человека создает при заболевании, называемом ephialtes[28], или кошмары. При наружном давлении на органы человека во сне больное воображение пациента может ввести какие-то образы в сон в момент, предшествующий обмороку. В ночном кошмаре давление и твердые предметы ощущаются очень хорошо, и наша фантазия мгновенно рисует нам призраки, лежащие у нас на груди. Точно так же можно отметить, что любой внезапный шум, который слышит спящий, не просыпаясь (любое обычное прикосновение родственника), мгновенно вклинивается в его сон и приспосабливается к течению его мыслей, какими бы они ни были, и нет ничего более примечательного, чем скорость, с которой воображение дает полное объяснение такому вмешательству, согласно с предыдущим течением идей, выраженных во сне, даже когда для этого выпадает лишь незначительный отрезок времени. Если, например, снится дуэль, то в мгновение ока звук, приходящий извне, превращается в выстрелы дуэлянтов; для оратора, витийствующего во сне, звук становится аплодисментами воображаемой аудитории; для видящего сон о прогулке среди воображаемых руин, это — шум падения какой-то их части. Короче говоря, система объяснения во время сна принимается с такой чрезвычайной скоростью, что предположение, будто возникающая опасность должна в первую очередь разбудить видящего сон, хотя и требует некоторых аргументов или дедуктивного метода, обычно возникает и завершается до второй попытки спорщика вернуть спящего в мир бодрствующих и его реальности. Поток идей в мозгу спящего столь быстр и интуитивен, что напоминает нам видение пророка Магомета, увидевшего все чудеса неба и преисподней[29], хотя кувшин с водой, опрокинувшийся в момент, когда его экстаз начинался, даже не успел пролиться, как он уже вернулся к обычному состоянию.

Второй такой же удивительный случай сообщил автору медик, под чьим наблюдением все это происходило, желавший, однако, по понятным причинам сохранить имя героя столь необычной истории в тайне. О друге, который сообщил мне все эти факты, я могу только сказать, что если бы я мог раскрыть его имя, то положение, которое он занимал в своей профессии, так же, как его успехи в науке и философии, заставляет верить ему безоговорочно.

Случилось так, что этот врач должен был лечить джентльмена, ныне давно покойного, а тогда занимавшего высокий пост в том министерстве, где под его попечение часто передавалась собственность других лиц, и его действия, следовательно, были доступны общественному контролю. За многие годы у него выработался характер необычайно твердый, здравомыслящий и честный. Во время визитов моего друга он был в основном ограничен пребыванием в своей комнате, иногда проводя время в постели, но тем не менее занимаясь делами и напрягая свой разум, видимо, со всей своей обычной силой и энергией, выполняя доверенные ему важные дела; но ни один поверхностный наблюдатель, следивший за делами, которые он вел, не смог бы уловить каких-либо колебаний в остроте его интеллекта или заметить душевную депрессию. Внешние симптомы его болезни не говорили об ее остроте или опасности, но замедление пульса, отсутствие аппетита, трудности с пищеварением и постоянная депрессия, казалось, говорили о том, что они происходят от какой-то тайной причины, которую пациент стремился скрыть. Глубокое уныние несчастного джентльмена, замешательство, которого он не мог скрыть от своего дружески настроенного врача, краткость и очевидная застенчивость, с которыми он отвечал на вопросы о здоровье, вынудили моего друга применять иные методы для получения ответов на свои вопросы. Он обратился к членам семьи несчастного, чтобы по возможности узнать источник тайного несчастья, терзавшего сердце этого человека и высасывавшего жизненные силы. Все опрошенные, после предварительного разговора между собой, отрицали какую-либо осведомленность о несчастье, явно довлевшим над их родственником. Насколько они знали — и думали, что вряд ли обманываются на сей счет, — его предприятия процветали, в семье не происходило никаких несчастий, которые могли бы вызвать такую стойкую болезнь, никаких затруднений, как предполагалось, связанных с его возрастом; не было и никакой причины, которая могла бы вызвать жестокие угрызения совести. Врач, наконец, решил обратиться с серьезными аргументами к самому больному и убедить его в глупости отдаваться мучительной и меланхоличной смерти, предложив лучше поделиться причиной несчастья, сводившего его в могилу. Он специально упирал на вред, наносимый душевному здоровью страданиями, вероятно связанными с тайными причинами уныния, вероятно слишком скандальными или постыдными, чтобы они могли стать известными посторонним, позорящими чем-то его имя, бросающими тень на всю семью и оставляющими по себе память, которая, может быть, связана с представлением о некой вине, с которой виновный и умрет, даже не причастившись. Пациент, более тронутый этими уговорами, чем прочими убеждениями, выразил желание искренне признаться своему доктору. Он удалил всех, тщательно запер дверь комнаты и начал свою исповедь следующим образом: «Вы можете, мой дорогой друг, понимать не хуже меня, что я на пути к смерти под воздействием фатальной болезни, которая съедает все мои жизненные силы, но вы не в силах понять природы моих страданий и того, что мучает меня, и, я думаю, вы не сумеете, даже приложив все свои усилия и искусство, избавить меня от этого». «Возможно, — сказал врач, — что мое искусство не соответствует моему желанию служить вам; тем не менее медицинская наука имеет много возможностей, оценить которые человек несведущий просто не может. Но пока вы искренне не расскажете мне обо всех симптомах вашей болезни, невозможно будет сказать, что могу сделать я или медицина вообще». «Я могу вам ответить, — сказал пациент, — что мой случай не такой уж странный, так как мы читали о нем в известном романе Лесажа[30]. Вы помните, без сомнения, болезнь, от которой, как было заявлено, умер герцог д’Оливарес?» «Дело было в том, — ответил медик, — что ему часто являлся призрак, в фактическое существование которого он не верил, но он умер тем не менее потому, что его победило и довело до разрыва сердца воображаемое присутствие призрака». «Я, мой милый доктор, — сказал больной, — нахожусь в том же самом положении, и присутствие этого преследующего меня видения настолько болезненно и отвратительно, что разум мой вообще не может адекватно сопротивляться действию моего больного воображения, и я чувствую, что умираю, как напрасная жертва болезни воображения». Врач с беспокойством выслушал заявление своего пациента и, по здравому разумению не став спорить с предвзятыми фантазиями больного, заставил себя более минуты расспрашивать его о природе призрака, с которым он сам задумал встретиться, об истории того, как такая необычная болезнь овладела его воображением и почему шла такими нерегулярными приступами. Больной ответил, что приступы учащались постепенно и сначала в них не было ничего ужасного или даже неприятного. Чтобы проиллюстрировать это, он так рассказал о развитии болезни.

«Мои видения, — сказал он, — начались два или три года назад, когда меня время от времени начали смущать появления большой кошки, которая приходила и исчезала непонятным для меня образом, пока я наконец не был вынужден признать, что это не ручной домашний кот, а химера, существующая только в моих поврежденных органах зрения или в расстроенном воображении. Тем не менее я не имел серьезных возражений против животного, развлекающегося видом недавно скончавшегося вождя горцев, цвета пледа которого менялись, если кошка случайно оказывалась с ним в комнате, хотя он даже и не видел ее. Я, кроме всего прочего, довольно хорошо отношусь к кошкам и спокойно переносил присутствие своего воображаемого спутника, так что и он стал почти равнодушен ко мне, а по прошествии нескольких месяцев он уступил место привидению более важного типа или, по крайней мере, более импозантной внешности. Оно было не больше и не меньше, чем призрак лорда-церемониймейстера, разодетого так, словно он ждет генерал-губернатора Ирландии[31], лорда верховного священнослужителя пресвитерианской церкви[32] или кого-то еще, кто носит на своем лице отпечаток врученной ему верховной власти.