Скоро я зарыл в отвалах пустой породы картонную коробку из-под тушенки , предварительно обмотав ее содержимое полиэтиленом. В коробке были: охотничьи спички, папиросы, две банки с тушенкой, сгущенка, гречка, сухари, шерстяные портянки, веревка, иголка с нитками, кусок стальной проволоки, баночка с бенфталатом, и нож, отобранный мной у Кривого. Для того чтобы мой тайник не привлек внимания мелких, или крупных хищников, я щедро обсыпал это место черным перцем, который мне посчастливилось найти на кухне.

Вскоре после того, как я принял решение, в дальнейшее развитие событий, как это часто бывает, вмешалась судьба и события стали разворачиваться с непостижимой для меня скоростью.

С утра мы с Рудольфом вышли в маршрут. В последние дни сезона он никуда не торопился, и работа стала неспешной, а привалы длительными. Выкурив после обеда папиросу, мой напарник неожиданно ошарашил меня вопросом, о том нравится ли мне здесь. Изучив характер Рудольфа, нетрудно было догадаться, что таким образом он просто обозначал начало нового монолога.

— Здесь очень красиво, — уклончиво отвечал я, — никогда бы не подумал о том, что в мире бывают такие краски. Жаль, что я не художник!

— Такой художник уже есть, другого не надо, — заявил Рудольф, — это Рокуэлл Кент. Ты видел его картины? Он гениальный художник. В его картинах есть все, что я так люблю: простор и свобода!

Я неожиданно разозлился. Этот человек украл мою свободу, и смеет при мне хвастаться своей!

— Да, я видел эти картины, — резко заявил я, — и я тоже люблю свободу!

— Не думаю, — покусывая травинку, сообщил мне Рудольф, — свободу и простор по-настоящему может оценить лишь тот человек, у которого ее когда-то отняли. А ты; нет, ты не можешь! Ты, Виктор, относишься к тем людям, которые любят именно несвободу. Таких людей большинство: они не свободны от давления общества, родственников, собственности, и вдобавок сидят в клетке религиозной морали. И им это нравится! Разве не так?

— Воля человека всегда является свободной, — возразил я, — люди сами решают, как им поступить в том, или ином случае!

— Это неправда! Главное чувство, которое управляет большинством людей, — это обыкновенный страх. Такие, как ты, боятся всего: в школе учителей, во взрослом возрасте законов, или нарушения библейских заповедей, а в старости, — неизбежной смерти! Лишь немногие люди свободны, они ничего не боятся, и именно поэтому могут позволить себе все. Рокуэлл Кент был именно таким человеком!

— Подобное мышление создает преступников. Не думаю, что ваш любимый художник был таким, каким вы его себе представляете. Я читал его биографию, — сказал я. — Гитлер тоже был художником, но он никогда не смог бы достичь той славы, которая есть у Рокуэлла Кента, хотя бы потому, что преступникам это не дано!

— Людям, преступившим закон, дано многое! История помнит имена многих из них. Цезарь, Наполеон, Ленин, Сталин, — все они были преступниками!

— История расставит все по местам. Человеческое общество не может состоять из преступников!

— Забавный ты, однако, парень, — сказал Рудольф, но такой же трус, как и все!

— Я не трус! — сердито сказал я.

— Сейчас я докажу тебе это, — заявил Рыжий, — ведь ты мечтаешь о свободе, не так ли? — он недобро усмехнулся, — бежать собрался, не зря же у Дуни тушенка со сгущенкой пропали... Ну, иди, я тебя отпускаю!

— Хорошая шутка! — сказал я, — я пойду, а вы выстрелите мне в затылок...

— Не выстрелю, обещаю! Идешь?

— Нет, куда я денусь без снаряже... — я отскочил в сторону, не успев договорить эту фразу до конца.

Из кустов стланика на нашу поляну выкатился медвежонок. От неожиданности мы вскочили на ноги, и медвежонок испуганно заревел. Из кустов поднялась огромная черная голова. Заметив нас, огромная медведица не раздумывая, кинулась в атаку. Рудольф вытащил пистолет. Передернув затвор, он успел выстрелить три раза, но не успел отскочить в сторону, и медведица подгребла его под себя, навалившись на моего подельника всем весом. Раздались еще три глухих выстрела.

Мой напарник оказался прав, я действительно оказался трусом. В момент нападения медведицы на меня напало что-то вроде ступора. Оцепенев от страха, я стоял на месте, до тех пор, пока у животного не закончилась агония. В воздухе стоял отвратительный запах. Отогнав ревущего медвежонка, я с огромным трудом сумел перевернуть тяжелую тушу медведицы. Удивительно, но Рудольф был жив. Когти и зубы зверя нанесли ему чудовищные повреждения, у моего напарника была сломана правая рука, а из порванных штанов торчали клочки мяса. Лицо его напоминало кровавую маску, но жизненно важные органы, вероятно, не были повреждены.

Я сбегал к ручью за водой, и как смог, оказал своему напарнику первую помощь, забинтовав самые глубокие раны, а затем привязал поломанную руку к его туловищу. Очнувшись, он застонал от боли и посмотрел на меня. Через его изуродованное лицо проходила чудовищная борозда, в которой виднелись кости черепа, но глаза его чудом уцелели.

— Внутренности целы? — прохрипел раненный.

— Целы, ты редкостный везунчик. Одними царапинами отделался, — дрожащим голосом заявил я, — еще рука правая, наверное, сломана, но жить будешь. Ты можешь встать?

— Я попробую... — сделав попытку приподняться, Рудольф вскрикнул, и сразу потерял сознание.

Возле туши медведицы я нашел его оружие. Это был тяжелый пистолет Токарева. Обойма его была пуста, вероятно, геологу уже приходись стрелять в этом сезоне. В кобуре имелась запасная обойма. Перезарядив пистолет, я выбросил кобуру и положил его в боковой карман брюк. С трудом разодрав рюкзак, я сделал из него и веток кедрача некоторое подобие волокуши.

Бросив все снаряжение, я захватил с собой лишь полевую сумку, и флягу с водой. Тащить Рудольфа было тяжело. Желая попасть в лагерь до темноты, я надрывался из последних сил, останавливаясь только тогда, когда у меня перехватывало дыхание. Отдышавшись, я ругался, подбадривая себя крепким словом, и снова хватался за волокушу.

То ли от крепкой ругани, то ли подругой причине, Рудольф вдруг пришел в себя:

— Пистолет у тебя? — со стоном спросил он.

— Да!

— Пристрели меня и уходи. Мне не жить, а ты будешь свободным!

— Общественная мораль не позволяет мне убивать... — злобно сказал я.

— Трус... Убей меня! — и рыжий снова потерял сознание.

— Дурак, рецидивист паршивый! — пробормотал я.

Странно, но я и в мыслях не допускал того, что можно бросить, а тем более добить раненного. А ведь до этого я хотел убить его! Это обозначало, что моя теория резко расходится с практикой, но в тот момент у меня не было сил обдумать это.

Последняя часть дороги оказалась для меня особенно тяжелой, но когда я потащил волокушу под уклон, близость нашего лагеря придала мне сил. Увидев отблески огня в железной печурке, я подумал, что мне надо позаботиться и о себе, и изо всех сил метнул флягу, полевую сумку и пистолет в заросли кедрача. Эти вещи мне еще пригодятся!

— Что это? — увидев растерзанного Рудольфа, ужаснулся Кореец.

— Медведь! — выдохнул я, падая на колени от усталости.

Рудольфа уложили на одеяло. Достав свой нож, Юра осторожно распорол окровавленную одежду геолога. Кремень держал в руках мощный фонарь, а китаец с корейцем возились с бесчисленными ранами рыжего. Кривой был на подхвате. Перевязочного материала было мало, и он рвал на бинты все тряпки, которые попались ему под руку.

Присев на пустой ящик, я ужасом увидел, как сосредоточенный Юра зашивает разорванную щеку Рудольфа обычной суровой ниткой, продетой в большую ржавую иглу. Китаец притащил с кухни бутылку со спиртом, чтобы промыть раны. Увидев мое перекошенное лицо, Юра щедро плеснул спиртом в эмалированную кружку с водой и протянул ее мне. Я выпил этот коктейль залпом, по телу разлилось тепло, и меня сразу потянуло в сон.

Минут через пятнадцать в мою палатку просунул голову Кремень:

— Где пистолет?