— Погоди-ка. Что? Я думала, ты хотел найти следы.

— И хочу, но не только. Мне хотелось тоже что-нибудь сделать. Чем-то ответить. Всему этому. — Он сделал жест, который охватывал нас. И вот это «нас», учитывая недавний ход моих мыслей, кажется наполненным смыслом. А затем — жест, который охватил пирс, лежащую здесь же скрипку, и поток в канале. — Конечно, это не много. Но это лучшее, что я мог сделать экспромтом.

— Круто, — говорю я, абсолютно не кривя душой. — Это совершенно точно павлиньи следы. Я этого совсем не ожидала. — Я не упоминаю о кратком порыве отчаяния, случившемся со мной во дворе Лицея, или про сердце, готовое пойти в расход вместо палочек корицы в тесто, или о моем споре с самой собой: придурок он или нет.

— Хорошо, — говорит он, с небольшой настороженностью в глазах. — Я надеялся, что это не испортит твоих планов.

Я мотаю головой.

— Нет. Это было замечательно. — А какие у меня там планы-то были? Ах да, после лицейского двора, я собиралась превратиться в сплошной слух, с мыслью, что где-то в помещении начинает таять ледяной шар. Кстати, а где он? Он что, его растопил? Растопил, да? И прочел сообщение? От этой мысли мой пульс учащается. — А, гмм, ледяной шар... у тебя?

— Ах, да, у меня. — Он резко выпрямляется, и я с запозданием понимаю, что его лицо было рядом с моим. А теперь он предлагает мне свою руку, как старомодный джентльмен. — Сюда, прошу вас, моя госпожа.

Эээ. А это что еще такое? Я беру его под руку, и он ведет меня в конец пирса, мимо своего скрипичного футляра, и демонстрирует... еще больше павлиньих следов.

Не в буквальном смысле.

Под нами тихо покачивается на волнах лодка, привязанная к пирсу. Это самое удивительное и неожиданное зрелище. В лодке все приготовлено для чая. Я узнаю один из подносов, принадлежащих «Отраве». Серебряный чайничек, сахарница «мышьяка» и кувшин «стрихнина», две белоснежные чашки на блюдцах, и там же ледяной шар, сверкающий как хрусталь, а еще... коробочка с выпечкой. Выпечка. О, Бог ты мой, я умираю с голоду. И замерзла. А тут чай... и выпечка... и лодка... с трепетом взираю на Мика:

— Как ты...?

— Двадцать минут, — говорит он. — Я шел очень быстро. Но даже при этом мне не удалось бы успеть приготовить все это, если бы не чокнутый парень с повязкой на глазу, который оказался твоим преданным поклонником. У меня сложилось четкое ощущение, что он никому, кроме тебя, не позволил бы вынести из его заведения столовое серебро.

— Ну, есть еще один человек. Моя лучшая подруга. Мы часто с ней туда ходим. Имрих, он типа защищает нас.

— Думаешь? Он одарил меня десятисекундным пристальным безмолвным взглядом, и я на сто процентов уверен, что если бы мои намерения не были благородными, мое лицо расплавилось бы.

Хмм. Надеюсь, его намерения не слишком благородны. Погодите-ка. Разве? Я надеюсь, что его намерения слегка неблагородны, и распространяются на поцелуи, и все. Пока.

— Я рада, что твое лицо не расплавилось. — Потому что оно тебе понадобится для поцелуев.

— Я тоже. Хочешь чаю?

— Не выразить словами, насколько.

В конце пирса есть маленькая лесенка, и я первая спускаюсь по ней и перебираюсь в лодку, стараясь не раскачать ее и не расплескать чай. Но я легкая, так что лодка почти не качается, пока в нее не забирается Мик, вслед за мной.

— Так значит, чай из «Отравы», — говорю я. Это все объясняет. «Отравленный гуляш» как раз за углом. — А лодка?

— Ну... — Мик наливает чай мою чашку. Слава богам, от него все еще исходит пар. — Скажем так, нам лучше держать ее привязанной на месте.

Мой первый глоток чая, словно подарок небес, а тепло от чашки — благословение моим окоченевшим рукам.

— Понятно. Значит, у нас нет разрешения здесь находиться.

— Не совсем. У меня всего двадцать минут. Я вроде как отстоял их. Тортика?

Тортик. Смена темы. Он выбрал правильную. Я колеблюсь в течение самого крошечного мгновения, хотя бы потому, что мой мозг вертится, как хомячок в колесе, беспокоясь о вероятности скоропоцелуя. Есть или не есть, вот в чем вопрос: иль благородства в животе достанет, чтоб вынести пращу, а то стрелы удар от голода, что так жесток (чтоб сохранить в невинности уста для поцелуя) или же взять мне ложку и вонзить ее в десерт, и...

— Да, пожалуйста, — затрубил в фанфары мой желудок. И Мик открыл коробку с выпечкой, чтобы явить миру маленький тортик Захер.[19] Его шоколад такой темный, что он кажется почти черным. Шоколад. Слава Богу. Если бы он принес не шоколадный торт, то мне пришлось бы ему сделать строгий выговор. У нас нет ни вилок, ни тарелок, только чайные ложечки, так что мы едим ими. Я первая порчу гладкость поверхности торта — сказочное лакомство, совсем не то, что мои, которые я беру обычно — и черт подери, каким же насыщенным и чистым был его вкус, его стоило бы назвать новым химическим элементом и внести в периодическую таблицу Менделеева. И назывался бы он Ch.[20]

Лодка мягко покачивалась, и мои ноги замерзали, но чай согревал изнутри, а каждый взгляд Мика, брошенный в мою сторону, инициировал вспышку румянца у меня на щеках, так что я была в порядке (еще как в порядке), даже несмотря на то, что в Праге царил февраль, и только отмороженные на всю голову могли сидеть в лодке под снегопадом, поедая тортик.

Потому что: ох, снегопад теперь усилился. И на нас и вокруг нас лежали снежные шапки. Когда снег попадает на воду, он тает, словно сахар в кофе. Наверное, это был бы очень сладкий кофе, потому что сахара ох как много. На крышах и пирсе (и даже на тортике) — кругом снег.

Мик принимает решение не обращать на это внимания.

— Значит, ты из Праги? — спрашивает он, глядя на меня, решительно не замечая метели. Он съедает еще кусочек тортика.

Я тоже съедаю еще кусочек. И делаю еще один глоток чая.

— Чески-Крумлов. А ты?

— Отсюда. Винограды.[21] Моя семья все еще живет там, но я сейчас обитаю в Нове-Место.

Мы оба ведем себя по возможности нормально, будто сидим в кафе за столиком.

— Я живу в Градчанах[22], — говорю я ему, — с вампировой двоюродной теткой.

И с этого момента разговор перетекает в абсолютно нормальное русло, охватывая такие насущные темы, как семья, родственники, школа, любимые композиторы, любимые фильмы, любимые породы деревьев (для создания марионеток), предыстория появления бутерброда, и засасывало ли у древних римлян тоги между спицами их колесниц.

Итак, вечер начинает приобретать нормальность, и все идет своим чередом. Кстати, по поводу ледяного шара.

Ах, да, ледяной шар.

Видите ли, пока я не обращала на него внимания (Почему? Ну, здрасьте, я была полностью поглощена красивым мальчиком, который сыграл для меня серенаду и принес мне тортик), предположу, что он подкатился ко все еще горячему чайнику и растаял, и... явил свету содержащееся в нем сообщение.

Готов или нет.

Итак, я сильно замерз. Чай слегка помогает, но глупо здесь оставаться. В какой-то момент, это глупо, в хорошем смысле, превратится в глупо, в котором мы-будем-найденными-на-следующее-утро-замерзшими-до-посинения-с-застывшими-улыбками-на-лицах. Чай может быть нашими песочными часами. Когда мы сбежим отсюда или окоченеем, что бы ни произошло раньше, он будет нашим отсчетом времени. Но на данный момент, чай все еще горячий, и пока это глупость в хорошем смысле. Так будет звучать наша история.

Этим вечером мы наконец-то встретились.

А ведь до сих пор, это была, в самом деле, очень хорошая история. Я гадаю, как же она будет развиваться дальше. Как подойдет к концу. Я имею в виду этот вечер, а не саму историю. Я знаю, как бы мне хотелось, чтобы закончился этот вечер. Так. У меня, вообще-то, есть два варианта, но моя лучшая половина сконцентрировала все мое мужское существо только на одном. Моя лучшая половина надеется проводить Сусанну в конце вечера до дома и поцеловать ее у дверей, пожелав спокойной ночи.