Мне снилась тюрьма в Кортемаджоре, одноглазый палач Джино, грязное лицо Софии с дорожками высохших слез на щеках, крысы, бегающие по гнилой соломе... Мне снова читали обвинение, и равнодушный голос падре Остеллати говорил о проклятии. Я пыталась возражать, но только беззвучно открывала рот, и Джино смеялся, кривя в улыбке щербатый рот.
- Нет, - шептала я, чувствуя, как голову сжимают невидимые тиски. - Нет...
Мои ноги стояли в огне, пламя пожирало их, и кожа чернела и сморщивалась, обнажая плоть и белые кости, а Бог смотрел с неба, оставаясь невидимым, но осязаемым, и Его присутствие наполняло мою душу неизбывным ужасом. Слова молитв были забыты. Небо стало кровавым, его жар превратился в жар летящих языков пламени... Мое тело текло, как вода, кипя и сгорая без остатка, освобождая разум для вечных страданий, в сравнении с которыми любые земные пытки были ничто.
- Боже, помоги мне!..
Прохлада коснулась моего разгоряченного лба, мягко прогоняя неистовое пламя. Это был всего лишь сон. С гулко колотящимся сердцем я открыла глаза. Передо мной сидела женщина, лицо которой показалось мне смутно знакомым. Белая шапочка скрывала ее волосы, серые глаза смотрели на меня прямо и проницательно. Узкая ладонь погладила мой лоб, затем пальцы мягко скользнули по щеке.
- Тебе приснился кошмар, - ее губы тронула улыбка, и я вдруг вспомнила, где видела ее: это была та самая женщина, которую инквизитор Ринери называл баронессой. - Все позади, Лаура, пока ты здесь, тебя никто не тронет.
- Вы... - пролепетала я, не находя слов.
- Синьор Ринери оказался несговорчив, а кардиналу Сан-Северино было не до моих просьб. Пришлось действовать по-другому, но, в конце концов, дело того стоило, как ты думаешь?
Ее слова рассмешили меня.
- Вы серьезно верили, что кардинал снизойдет до безродной еретички? Для таких, как я, лишь один путь спасения ― очистительный огонь.
Она покачала головой.
- Жизнь дается для размышлений и труда, Лаура. Очистительный огонь ― не спасение, а способ избавиться от тех, кто навсегда похоронил свою душу во мраке.
Я содрогнулась.
- Но София...
- Вторая девушка, которую казнили вчера? - Я кивнула, и она нахмурилась. - Я могла бы помочь ей, но увезти ее было невозможно. Во время пытки ей перебили ноги...
- Тот человек, который меня спас, - начала я, - ведь он был не один? Его сообщники могли освободить всех.
Женщина жестко усмехнулась.
- Ты видела его сообщников?
- Нет, но... - Я вспомнила толпу на площади и две дюжины солдат гонфалоньера и подумала, что в одиночку на такой отчаянный поступок решился бы только безумец. - Вы не скажете мне, кто он?
- В свое время, Лаура.
Я заколебалась.
- Ну а вы? Как мне называть вас... баронесса?
Она мягко улыбнулась и погладила меня по щеке.
- У тебя хорошая память. Но я не баронесса. Мое имя Констанца.
- Констанца Висконти? - изумленно выпалила я, не сдержавшись.
- Что еще тебе известно обо мне?
- Вы... дочь кондотьера Галеаццо Висконти. Говорили, что вы убежали от жениха в монастырь, - я запнулась, - потому что он был с вами жесток.
Она засмеялась, и на ее щеках заиграли нежные ямочки.
- Ты сплетница. Кто рассказал тебе эту ерунду?
- Не помню. Так говорили в Кортемаджоре...
Я не стала добавлять, что в городе также поговаривали, что Констанца была взбалмошной распутницей, а в монастыре укрылась, чтобы без помех предаваться самым грязным порокам. Впрочем, мое мнение о ней было иным.
- Забудь все, о чем судачили болтуны в твоем городишке. Ты не должна называть меня титулами, которых я больше не ношу. Я нахожусь здесь по велению сердца, а не из-за страха перед женихом.
- Но я слышала, что Франческо Сфорца...
- У него своя жизнь, Лаура, у меня своя. Ora et labora ― ты знаешь, что это?
- Молись и работай, - прошептала я. - Вы вступили в орден?
Она спокойно кивнула.
- Называй меня Констанца. У тебя есть время для размышлений, молитвы и труда. Я не призываю тебя принять обет, но если тебе некуда пойти, останься здесь.
Мое сердце захлестнула благодарность. Я готова была целовать ее руки, благословлять ее имя. Она не желала мне зла, ничего от меня не требовала. Пусть ее заступничество перед архиепископом и кардиналом ничего не решило, но ведь ей я была отчасти обязана своим спасением. Она совсем не походила на надменную аристократку, какой представляла ее молва. Белая накидка цистерцианского ордена удивительным образом делала ее недосягаемо чистой и мудрой.
- Констанца...
- Если тебе что-нибудь понадобится, скажи сестрам. Я присмотрю за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Как ты себя чувствуешь?
- Так хорошо мне не было уже давно. Спасибо вам...
Она мягко улыбнулась и встала.
- Мне хотелось бы, чтобы ты помогала мне, Лаура.
- Все, что вы скажете.
- Отдыхай. Мы поговорим об этом чуть позже. Навести меня, когда будешь готова.
Констанца вышла, оставив меня в радостном смятении. Я решила, что постараюсь узнать о ней как можно больше, хотя бы для того, чтобы иметь возможность отблагодарить ее за все, что она сделала для меня.
Почти весь остаток дня и ночь я проспала, а наутро отправилась знакомиться с местом, которое отныне должно было стать мне домом. Монастырь оказался небольшим, с конюшнями, скотным двором и курятником. Главный собор и колокольня были без затей сложены из белого камня; медный колокол звонил четыре раза в день, на молитву и к ужину. Атриум внутреннего дворика с бассейном окружали помещения кухни, часовни, гостевых покоев епископа (где меня и разместили в первый день по настоянию Констанцы) и дормитория, здесь же был маленький уютный апельсиновый сад. Монахинь было, как я узнала, всего девятнадцать. В монастыре следовали уставу бенедиктинского ордена, но одежда Констанцы показалась мне не похожей на облачения бенедиктинок. Когда я спросила об этом Розу, она кивнула:
- Это цистерцианский монастырь, дорогая. Ты когда-нибудь раньше видела бенедиктинских монахинь? Они ходят с непокрытой головой, живут в миру и даже заводят себе любовников!
Я изумленно вскинула брови.
- Но ведь обет запрещает им...
- Кого это останавливает? Ты, должно быть, совсем мало знаешь об этом. Устав святого Бенедикта уже не так почитается, как в былые времена. Настоятельницы подают пример сестрам, сожительствуя со священниками и простыми монахами! А если об их проделках становится известно архиепископу, они находят способ заставить его смотреть на это сквозь пальцы... В тех монастырях веселая жизнь, но души развратниц давно отданы сатане.
- Я и не знала, что такое бывает.
- Много чего ты не знала. А почему, думаешь, здесь, в Санта-Джулия, так мало сестер? Потому что не каждая женщина готова посвятить себя Богу.
- А ты?
Она сурово посмотрела на меня.
- Я всю жизнь отдала своим сыновьям. Старшего из них убил Джакомо Тосканелли... Мой Лоренцо служил у него егерем, и в тот злополучный день на охоте граф промахнулся, выстрелив в оленя. Он был в ярости, и следующий выстрел пришелся в сердце Лоренцо... - Она заплакала и торопливо вытерла глаза рукой. - Ему было всего двадцать шесть лет, моему бедному мальчику... А потом мой младший сын, Антонио, выгнал меня из дома. Так случилось, что он привел женщину и заявил, что двоим бабам в нашем доме не место. Когда я попыталась возразить, он избил меня, а потом вытолкнул за дверь и велел убираться, потому что я ему надоела со своими советами... Мне было некуда идти.
Я потрясенно молчала. Раньше Роза казалась мне простой и спокойной женщиной, но оказывается, ей пришлось пережить так много, что хватило бы на несколько жизней.
- Монастырь стал мне домом, - продолжала она. - Я работаю, это помогает мне забыть о прошлом. Когда я думаю о своем сыне, выгнавшем меня, я молюсь за него, потому что есть воздаяние за зло. Мне не нужны мужчины, моя жизнь скоро кончится, а здесь я нашла покой.