Наконец расчетное место. Я швыряю за борт первую пачку. Тут же кабину и хвост самолета окутывает бумажная метель. С хлопаньем и шелестом воздушный поток вырывает из рук листки и беспорядочно закручивает их вокруг самолета. Я смотрю назад и вижу, как листовки облепили стабилизатор, киль, тяги рулевого управления. Пытаюсь опустить кипы листовок пониже за борт, но из этого ничего не [73] получается. Одна из пачек, вырванная воздушной струей, камнем летит к земле.

- Кончай мусорить! Под нами свои, - поняв мои затруднения, кричит в переговорную лейку Казаков. - Делаем еще заход!

Я вижу, как он машет рукой, словно отбиваясь от мух, и несколько листовок вырывается из его кабины.

- Отставить заход! - кричу в ответ. - Выполняем бомбометание…

Наша цель - полковой командный пункт у запруды, которая служила основным ориентиром. Молнии взрывов на мгновение разорвали темноту. Глухой тяжкий вздох донесся с земли.

- Вот это дело другое! - обрадовался Казаков. - Это по мне. А то - швыряй бумажки. Лучшая агитация для фрица - бомбы!

После взрыва бомб в нашу сторону потянулись пулеметные трассы. Но они скоро погасли, не долетев до самолета. Видно, немцы в эту ночь были не расположены к охоте за «ночным призраком». К тому же я, развернув свой верный ШКАС, стал бить по ближним огневым точкам. Казаков лихо заломил машину, и почти переворотом мы ушли вниз, Последняя забытая пачка вывалилась из кабины и скрылась за бортом.

Майор Кисляк и капитан Козлов встретили нас на стоянке.

- Ну как?

- Неплохо, - со вздохом ответил Казаков, вынимая одну листовку из-под лямки парашюта, а другую снимая со стабилизатора.

- Немцы как?

- Немцы? Наверное, уже рюкзаки собирают, прочитав наши листовки…

- Товарищ младший лейтенант, что за шутки? - возник капитан из политотдела и задергал полы гимнастерки.

- Листовки сбросили в заданном районе, товарищ майор, - вмешался я и сделал шаг, чтобы оттеснить Казакова. - У нас затруднения были. Нужно подумать, как лучше сбрасывать. - И рассказал, с какой неожиданностью нам пришлось встретиться в воздухе.

В следующем полете я предложил действовать несколько иначе. Предложение простое: пачку листовок достаточного веса в нескольких местах перевязываем веревкой с узлом, к которому крепим дополнительный шнурок. В воздухе опускаю пачку за борт и, когда она на расстоянии 3-5 метров [74] от самолета, дергаю за шнурок. Узел легко распускается, веревка, разматываясь, вращает и расчленяет пачку, а встречный поток воздуха довершает дело.

- Прекрасно! - обрадовался капитан Козлов, глядя на пробную пачку листовок, рассыпавшуюся под самолетом. - Вот это творческий подход к делу…

Немцы, очевидно разобравшись, с чем пожаловал ночной гость, во втором вылете встретили нас огнем крупнокалиберных пулеметов. Но стрельба велась неприцельно, только по звуку мотора - прожекторов близко у передовой немцы, как правило, не ставили, опасаясь артиллерийского огня.

Наше доморощенное приспособление сработало на удивление четко. Наловчившись, я стал быстро опускать пачку, а под конец операции просто выбрасывал ее за борт на длину веревки. Рывок шнурка - и листовки широкой полосой летели в расположение немецких войск.

Так за две ночи мы сбросили более 150000 листовок, и рано утром третьего дня попрощались с капитаном Козловым. Настроение у молодого пропагандиста и агитатора было превосходное. Чувствовали удовлетворение от успешно выполненного задания и мы. Накануне этот пехотный капитан получил сообщение из политуправления, в котором отмечалось, что листовки попали туда, где их ждали. Правда, сообщали также, что в одном из наших стрелковых батальонов солдаты с интересом читали те листовки и с похвалой отозвались о них. Капитан некоторое время, сощурившись, подозрительно смотрел на нас. Но мы занимались своими делами и на все его наводящие вопросы пожимали плечами.

Вскоре после отъезда агитатора под впечатлением новых событий мы почти забыли об особом задании. Началась подготовка к форсированию Днепра, освобождению Правобережной Украины. И только в наших летных книжках да в журнале боевых действий полка осталась памятная запись об участии в агитработе. Этот эпизод и совсем бы изгладился из памяти, не будь другого события в нашей жизни: в сентябре Казакова и меня принимали кандидатами в члены партии.

Оценка вступающим в партию существовала в то время лишь одна - какое место будущий коммунист занимает в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Когда на партийном собрании полка выступил парторг старший лейтенант Тимченко, огласивший наши заявления, мы впервые слышали слова похвалы, которыми не разбрасываются на фронте. Нам было тогда по двадцать два года. Помню смущение и гордость оттого, что мы становились не только [75] участниками битвы с фашизмом, но и членами партии, ведущей народ к победе.

Казаков мял в руках пилотку. Его покрасневшее лицо, капли пота, вдруг выступившие на лбу, частое встряхивание чубом были мне понятными - Миша волновался не меньше моего.

Потом выступил майор Кисляк. Поддержав предложение о приеме нас в партию, он сказал:

- Вы, товарищи, знаете, что для коммунистов высшее поручение партии - борьба с фашизмом. Здесь мерка одна - победа или смерть. Я рад доложить, что все коммунисты полка достойно выполняют долг перед Родиной, народом и партией. - Тут он сделал паузу, повел плечом и вдруг мягко улыбнулся, глядя на нас: - Что касается молодых товарищей, то могу добавить: еще не будучи коммунистами, они выполнили важное партийное поручение. Только сейчас я получил выписку из приказа политуправления Центрального фронта № 36 от 22 августа 1943 года. В ней говорится: «За добросовестное отношение к разбрасыванию листовок войскам противника летчика 970-го Городище-Сталинградского авиаполка младшего лейтенанта Казакова М. Г. и штурмана Пустовалова Б. М. наградить наручными часами». Этот приказ, товарищи, еще раз подтверждает правильность наших оценок. Это тоже рекомендация. Я поздравляю вас с наградой и надеюсь, что вы и впредь будете старательные ми исполнителями партийных поручений на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Добавлю, звонил капитан Козлов и сообщил, что с нашими листовками перешли фронт и сдались в плен около ста немецких солдат.

Речь майора Кисляка не отличалась изысканностью, но била в цель. Он знал, как подобрать слова, чтобы задеть за живое, и никогда не упускал возможности сделать это.

Мы шли с первого в нашей жизни партийного собрания переполненные впечатлениями, и хотя до вылета было еще далеко, ноги сами принесли нас на аэродром, к самолету.

Он стоял иссеченный осколками и пулями. Теплый ветер шевелил маскировочную сеть, под солнечными лучами отдавала теплом покрытая трещинами перкаль, тускло светились вороненая сталь пулемета, чугунные ребра бомб, уложенных под крыльями. Самолет, как и его экипаж, был готов к боевой работе. [76]

Выходим на Днепр

После победы на Курской дуге и последовавших затем ожесточенных боев за переправы у Новгорода-Северского, после ударов по отступающим немецким войскам в Конотопе, Бахмаче, Нежине и успешных налетов на колонны противника на дорогах Чернигов - Остер - Бровары, Севск - Суземка, Нежин - Троицкое перед нами на западе все чаще стала показываться широкая лента Днепра. Неудержимый вал советских наступающих армий приближался к его берегам. Полк едва успевал менять аэродромы, настолько быстро шло наступление.

Не могу забыть забавного случая, который произошел в эти дни в полку. Он в какой-то мере характеризует обстановку того времени, наш боевой настрой и деморализующее воздействие нашего наступления на противника. Заместитель командира полка майор Лаврентьев, человек смелый и чрезвычайно находчивый, как-то возвращался с задания и заметил группу противника. С чего вдруг Лаврентьев принял решение взять этих немцев в плен - одному ему известно, но интересно, как действовал летчик. Сначала он стал пикировать, стрелять из пистолета и подавать громкие команды. Заставив немцев лечь на землю, приземлился рядом с ними и вместе со штурманом Дегтевым разоружил отряд.