Мы с Казаковым получили зону почти на траверзе Лютежа. Взлетели в дожде. Вдали поблескивал Днепр. Было прохладно и неуютно, осень все больше овладевала этим районом.

По лесной дороге бесконечной вереницей двигались танки, и, став над ними, мы принялись старательно «утюжить» воздух. Пятнадцать минут летим с курсом ноль, затем разворот на обратный курс - и вновь четверть часа полет над танковой колонной. Эти полеты были похожи на движение маятника. Они усыпляли монотонностью и к тому же для экипажей не засчитывались как боевые вылеты. Вдохновляло одно - мощное движение танковых колонн: исчезло ощущение будничности, чувствовалось, что назревают большие события.

Под утро немцы, видимо, стали что-то подозревать. Как только забрезжил мутный рассвет, с запада неожиданно выскочил разведчик Ме-110. Постреляв наугад по нашим силуэтам и сбросив несколько бомб на заправочную площадку, он, вероятно, посчитал, что идут обычные тренировочные полеты с отработкой взлета и посадки, и скрылся в дожде. Прошляпил такую крупную операцию!

Танки продолжали движение. Это немудреное с виду задание мы выполнили четко. Командиры танковых частей оценили его высоко, и всему личному составу второй эскадрильи была объявлена благодарность.

А вскоре состоялся удар по железнодорожному узлу Дарница. Удар этот предстояло нанести всей 271-й Сталинградской авиадивизией. Немцы тогда организовали вокруг Дарницы сильную наземную и противовоздушную оборону, поскольку здесь скопилось большое количество эшелонов, предназначенных для переправы в Киев и дальше на запад. Они заканчивали восстановительные работы на разрушенных ранее мостах через Днепр, в связи с чем возникала реальная опасность беспрепятственной переброски на западный берег [81] всего, что было свезено захватчиками в Дарницу после разгрома на Курской дуге. Из-за плохой погоды дневная авиация почти бездействовала.

Руководство 16-й воздушной армии и нашей дивизии торопилось. На сутки были прекращены все другие полеты. Наконец отдан приказ, согласованы вопросы взаимодействия, распределены объекты для ударов. Первым на задание идет наш полк, а в полку первым над целью должен появиться и осветить ее один из лучших экипажей - В. Зубов и Д. Езерский.

Я волнуюсь: никогда еще не приходилось бомбить такую крупную цель, да еще в составе дивизии. Справимся ли в такой гуще самолетов? Еще раз смотрю на карту. Место нашего бомбометания - западная часть станции. Вполне вероятно, что при левом развороте в темноте можно опасно сблизиться с самолетами, которые будут работать по центральной и восточной ее частям. Советуюсь с Казаковым, прикидываем возможные варианты. Наконец останавливаемся на оптимальном: после сброса бомб следует пройти минуту-две с курсом 160-170 градусов, а затем со снижением - на свою территорию.

Наконец мы в воздухе. Небо покрыто облаками, но они довольно высоко, и нам удается набрать небывалую для У-2 высоту - 1200 метров! Такая высота достаточна для маневра и особенно для планирования перед сбросом бомб.

Вокруг темный небосвод, в стороне Киева ни огонька. Лишь Днепр тускло светится широкой серой лентой. Далеко впереди вспыхнули две «люстры» - это САБы экипажа Зубова. Позже он рассказывал, что немцы вели себя весьма беззаботно: в Киеве были видны зажженные фары автомобилей, светились окна. А по путям Дарницкого узла двигались паровозы с огнями, горели светофоры. Фронт был в 40-50 километрах, над станцией и городом висели облака, и это принималось, очевидно, за гарантию от налетов авиации. Даже после разрыва первых бомб я видел огни на путях и в станционных постройках. Значит, наш расчет на внезапность полностью оправдался - немцы нас не ждали.

В течение полутора часов самолеты дивизии били по эшелонам, складам, паровозам, входным и выходным стрелкам. Над Дарницей беспрерывно висели воздушные светильники, а под крылом самолета занимались пожары, рвались боеприпасы, огненными струями разливалось по земле горючее. Я хорошо видел, как мои бомбы рванули рядом с паровозом. Он тотчас окутался клубами белого пара и с размаха ударился [82] в стоящий рядом эшелон. От удара паровоз охватило пламенем.

Внезапность удара, очевидно, подействовала на противовоздушную оборону узла. Немцы открыли запоздалый огонь, когда первые самолеты уже уходили от цели. Зенитчики били неточно, их, надо полагать, ослепили наши светящие авиабомбы. Несколько прожекторов вспыхнули было на довольно значительном удалении от станции, но тут же их подавили специально выделенные экипажи.

После посадки и заправки самолетов горючим и бомбами последовал приказ повторить налет на Дарницу. Вновь посыпались на составы фугаски и зажигательные бомбы, снова осветили ее мерцающие белые фонари САБов.

Остается лишь добавить, что дивизия в эту ночь не потеряла ни одного экипажа.

И еще один эпизод остался в моей памяти от полетов по обеспечению форсирования Днепра и взятия Киева.

В конце сентября из политуправления Центрального фронта к нам на аэродром доставили несколько пачек листовок с обращением к жителям города. В нем говорилось: «Граждане Киева! Сыны славных арсенальцев! Жители украинской столицы! Красная Армия будет биться за Киев, за наш славный город всеми силами, всем упорством, всей жизнью. Мы освободим Киев от немцев. Помогайте нам в нашей борьбе!…»

Огромный город - это не передовая, где мы как-то летом сбрасывали листовки для немецких солдат. Он сильно защищен, расположен на большой площади. Где сбрасывать листовки? Каким образом подойти к нему незаметно?

Михаил Казаков ходил мрачный. Листовки он невзлюбил еще с Курской дуги, предпочитая им бомбы. Но на этот раз мы доставляли обращение не к врагу, а к своим, киевлянам.

Не стану подробно описывать тот полет. Скажу лишь, что нам в ту ночь крепко повезло. Подул сильный северо-западный ветер, пошел дождь. Когда мы, набрав высоту около полутора тысяч метров, спланировали от Подола к центру города, я одну за другой на веревке сбросил пачки за борт. Было ясно, что листовки, подхваченные ветром, упадут там, где их ждали.

В условиях форсирования такой значительной водной преграды, как Днепр, полку пришлось выполнять и совершенно несвойственные ему задачи. Поначалу, когда еще не были наведены переправы, в наступлении все решали мелкие подразделения пехоты, с хода переправившиеся на правый [83] берег и зацепившиеся за небольшие участки земли, которые плацдармами можно было назвать лишь с большой натяжкой. Немцы обрушивали на наших десантников лавину огня, давили танками, стремясь сбросить их обратно в Днепр. Нередко плацдармы погибали вместе с последним солдатом.

Артиллерия и авиация, поддерживая десант, все же не могли выполнить главную задачу - в достаточном количестве снабжать десантников оружием, боеприпасами, продовольствием. Необычность задачи, поставленной перед полком, состояла в том, чтобы восполнить этот пробел, днем перебросить на плацдарм недостающие средства борьбы. Задача чрезвычайно сложная и опасная.

…Помню, приземлились мы на небольшую поляну примерно в пяти километрах от берега Днепра. В строю перед командиром полка стояли шесть лучших летчиков: Золойко, Трофимов, Чернецкий, Плеханов, Петров, Мамута. Тут же находился я в качестве штурмана группы и механик Скоробогатов.

- Найдите Лютеж на ваших картах, - приказал командир полка. - Нашли? Хорошо. В этом районе на правом берегу пехота вчера захватила несколько небольших пятачков земли и ведет бой с немцами. Положение их тяжелое. Немцы давят, а боеприпасы на исходе. Ваша задача: перебросить на плацдармы как можно больше боеприпасов и оружия. Работу начинать немедленно.

Тут взгляд командира оторвался от карты и уперся в фигуру младшего лейтенанта Николая Плеханова.

- А ты почему здесь?

Николай переступал с ноги на ногу, ему нечего было сказать. А вопрос был задан неспроста. Все мы знали, что у Плеханова не зажила рана, полученная еще в июльских боях на Курской дуге. Тогда Николай со штурманом Павг лом Булахом удачно вышли на цель и разрушили наспех построенный отступающими немцами мост. На выходе из атаки экипаж попал в лучи прожекторов и под огонь зениток. Два снаряда почти одновременно взорвались у борта самолета. Машина вошла в спираль. От взрыва Николай потерял сознание, а Булах с оторванным пальцем на правой руке отчаянно пытался выровнять падающий самолет. Когда до земли оставались всего десятки метров, Николай очнулся и помог штурману вывести машину из губительной спирали. Он обливался кровью, в ноге торчали снарядные осколки. Не в лучшем положении был самолет: тросы элеронов перебиты, из бензобака хлещет бензин, лоскуты сорванной [84] с фюзеляжа перкали длинными лептами полоскались вдоль бортов. Как дотянул до аэродрома, как посадил машину, Николай помнил плохо. Едва самолет коснулся земли, он вновь потерял сознание…