Два с половиной месяца Николай лечился в армейском госпитале. Вернулся в полк с едва поджившей раной. Полковой врач был категоричен: «Недолеченное, запущенное ранение, преждевременные нагрузки. Не будешь лечиться - ногу к черту потеряешь. Летать запрещаю». Николай улыбался, кивал головой, соглашаясь с медиком, но летать правдами-неправдами все же ухитрялся.
Вот и сегодня младший лейтенант Плеханов стоял в строю шестерых, с невинной улыбкой глядя на командира полка. Слева от него переминался с ноги на ногу Борис Золойко. справа покашливал в кулак Аркаша Чернецкий - преданные друзья, великолепные летчики, всегда готовые прийти на помощь друг другу.
Первым открыл рот Золойко:
- Товарищ командир, разве это боевая работа? Аэроклубовские полеты: взлетел, сел - и все дела. Даже высоту не надо набирать.
- Вас не спрашивают, младший лейтенант Золойко.
Умолк Золойко - тут же подал голос Чернецкий:
- Мы Плеханова подстрахуем, товарищ командир. Не будет норму выполнять - поможем. Дело житейское…
- Я, товарищ командир, с этой чертовой ногой летать разучусь, - подал голос Плеханов. - А здесь такая удача: днем потренироваться, а уж ночью летать по-настоящему.
Командир полка едва успевал поворачивать голову, слушая эту великолепную троицу.
- Безобразие, слова не дадут сказать. Совсем развинтились. Начальник штаба, ставь задачу! Штурман, рассчитать маршрут.
Командир исподлобья посмотрел на Плеханова, махнул рукой:
- Ладно, пусть и этот летит. Но смотри у меня, младший лейтенант Плеханов. И вы тоже, друзья неразлучные… - Он погрозил нам пальцем и зашагал к штабной палатке. По его глазам, легкой походке, даже по развевающимся полам шинели не трудно было догадаться - «батя» доволен нашим боевым настроем.
На западе почти без перерыва гремела артиллерийская канонада. Высоко в небе, поблескивая на солнце алюминиевыми боками, кругами ходила «рама» - двухфюзеляжный [85] немецкий разведчик и корректировщик. За лесом в приднепровских лощинах и плавнях еще стоял утренний туман.
Вскоре из-за кустов выкатились две полуторки, доверху загруженные ящиками. Пехотный майор, придерживая на боку планшетку, подбежал к нашим самолетам.
- Здравствуйте, товарищи летчики! - на ходу заговорил он. - Долго разъяснять некогда. Немцы там, за Днепром, прижали ребят к самому берегу, вот-вот сбросят в реку. Боеприпасов у них в обрез. Так что надежда только на вас. Помогай, авиация!
- Давай, майор, твои ящики, - перебил его Мамута, - и покажи, где садиться.
На моей карте-пятисотметровке майор ткнул пальцем в район восточнее Лютежа:
- Вот здесь. Десантники дадут белую и красную ракеты. Больше ничего сказать не могу, там не бывал.
Слова майора ничего не прояснили. Размеры посадочной площадки, подходы, грунт - все это, как говорят, оставалось за кадром. В штабе стрелковой дивизии на мою карту нанесли примерные границы обороны десанта. Это было все, чем могли нам помочь штабисты.
Выход оставался один: слетать и посмотреть что к чему, прежде чем выпускать в полет груженые машины.
Летчики встретили мое решение с недоумением: зачем тратить дорогое время, подвергать себя лишней опасности. А с посадкой сами как-нибудь разберемся. Но предостережения об опасности на войне мало чего стоят, когда речь идет о судьбе боевого задания. Опасность подстерегает повсюду.
Через несколько минут мы с Олегом Петровым были уже в воздухе. Он разогнал машину над самой водой и выскочил на северный фас плацдарма. Бреющим полетом среди артиллерийских разрывов мы прошли вдоль берега, и я убедился, что самолетам можно садиться лишь в одном месте. Непригодным оказалось как раз то место, на которое все мы поначалу нацелились - здесь был довольно глубокий овраг, петлей уходивший на север. После посадки по свежим впечатлениям я набросал схему прибрежной полосы, сделал необходимые расчеты и познакомил с ними ребят.
Тем временем солдаты уже заканчивали привязывать ящики с боеприпасами к самолетам. Работа шла быстро и споро. Пехотный майор смотрел на нас как на богов, покрикивал на солдат, проверял надежность крепления грузов.
- Вы уж постарайтесь, товарищи летчики… [86]
Самолеты загрузили, казалось, сверх всякой меры. Ящики, железные банки с патронами, здоровенные связки гранат, автоматы торчали в задней кабине, лежали на крыльях, накрепко перетянутые веревками.
Когда закончили погрузку, мы отошли в сторону и закурили.
- Чую, братцы, дело пахнет керосином, огонек-то на плацдарме усиливается. Как бы не опоздать да на фрицев не напороться.
- Магнитный курс запомнили? - спросил я.
- За курс твой спасибо, - добавил Трофимов. - Плохо, высоту набирать нельзя - наверняка собьют. А без высоты берег виден плохо.
- Самое паршивое дело - днем лететь, при ясном солнышке. Собьют - не сядешь, кругом вода, песок да лес.
- Однако поговорили, пора и за дело браться, - нетерпеливо бросил Плеханов. - По коням, ребята! - Он резко повернулся и, прихрамывая, пошел к своему самолету, представлявшему собой странное желто-зеленое сооружение из ящиков, канатов и расчалок.
Через несколько минут я видел, как его машина с трудом отделилась от земли и, покачиваясь, угрожая свалиться на крыло, пошла на малой высоте, над самыми верхушками деревьев, пока не скрылась за лесом. «Аэроклубовские полеты…» - вспомнил я слова Золойко.
Вернулся Плеханов минут через двадцать. Он тяжело вылез из кабины и стащил с головы мокрый от пота шлем.
- Комбат просил противотанковые ружья, - бросил он пехотному майору, - да побыстрее, товарищ начальник!
- Они длинные, в кабину не поместятся.
- К бортам пусть вяжут. Давай ПТР, говорю!
- Ну как там? - спросил я Николая.
- Держатся солдатики. На чертей похожи от копоти. Там все горит. Даже песок. Не пойму, как фрицы их до сих пор в воду не скинули. Зажаты со всех сторон. Лейтенант за комбата, почти все офицеры убиты. Только твердят: давай ПТР, давай боеприпасы, товарищ летчик.
- Сел нормально?
- Курс ты дал правильный. Там чуть правее полянка небольшая у сосновой посадки, лучше всего на нее садиться, немцы не увидят. После взлета разгончик требуется побольше, иначе в берег можно ткнуться. А обратно как с горки, одно удовольствие. Пойду ребятам расскажу. Только бы «мессеры» наш маршрут не раскусили.
В это время с запада показался плотный строй немецких [87] бомбардировщиков «Ю-88». Над ними вились истребители прикрытия.
- Легки на помине! - крикнул Плеханов.
- На переправу заходят, - сказал кто-то и вдруг закричал: - Воздух! Воздух! Всем в укрытие!
- Какой там «воздух»? До переправы семь километров… - усомнился Золойко, но тут же мы все почувствовали, как вздрогнула земля, рядом взметнулись столбы взрывов. На боевые машины обрушились комья земли, песок, ветки деревьев. Над нашими головами с ревом пронеслись «мессершмитты».
- С тыла зашли, собаки… - выругался пехотный майор, отряхивая шинель. - Самолеты-то целы?
- Неужели успели нас засечь?
- а что ты думаешь? Пока эту заразу не собьют, покоя нам не будет, - пришел к выводу Чернецкий, кивая на небо, где продолжала вычерчивать круги немецкая «рама».
К счастью, все наши самолеты оказались целы. Лишь у одного сорвало снарядные ящики и осколком содрало кусок перкали.
Перед очередным взлетом самолеты Плеханова и Мамуты приняли еще более странный вид. Из них во все стороны, словно пики, торчали стволы противотанковых ружей.
- На ежа стали похожи, - улыбались летчики. - И чего только не возит наш распрекрасный «кукурузничек»!
…Так под бомбами и обстрелом с земли и воздуха, без сносной еды и перерывов, увязая в песке и едва перетягивая отяжелевшие машины через реку, наши летчики сделали в тот день по двадцать два вылета, предприняв все возможное, чтобы помочь сражающимся плацдармам.
- Крепко помогли десанту! - от души радовался пехотный майор. - Если бы не вы…
Вспоминая этот необычный день с его тяжелым трудом, риском и несомненной удачей, не могу уйти от печальной картины, поразившей нас в одном из вылетов. На самолет, изо всех сил тащивший груз на тот берег, обрушился невесть откуда выскочивший «мессершмитт». В бинокль я видел, как пушечная очередь в одно мгновение прошила У-2. Он даже не качнулся, чиркнул по воде колесами и исчез в волнах. Лишь темное масляное пятно, пузырясь и расширяясь, поплыло по течению да кругами пошли к обоим берегам волны.